Лишний - Дмитрий Болдин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Убей меня», — отправляю я, и в секунду появляются две галочки. Загорается строчка «typing», после которой приходит сообщение:
«Зачем?»
«Оставь Юлю, она ничего не сделала, я сделал», — отвечаю я и через несколько секунд получаю ответ:
«Мучайся, ублюдок», — горит на дисплее, и по моим щекам вновь бегут слезы.
Перед глазами расплываются огни фар. Неоновые вывески магазинов, баров и ресторанов сливаются в одну. Я перестраиваюсь из ряда в ряд и часто моргаю передними фарами, чтобы уступили дорогу. Поток машин настолько плотный, что мне иной раз приходится подрезать, а в голове постоянно всплывают эпизоды: вот мы идем с Юлей по Арбату, я держу ее маленькую руку и покупаю мороженое, а она его долго ест и все время задает разные вопросы, на которые я не знаю ответов; мы смотрим, как в костре взрывается баллончик от дезодоранта, и она прижимается ко мне; мы едем в поезде, и она смотрит на проносящиеся за окном деревья, а я наблюдаю за ее отражением в окне; вот мы сидим на набережной и смотрим на проплывающие корабли, а она машет им рукой и смеется; Юля бежит по дороге мне навстречу, а потом прыгает, я ее ловлю, а она крепко держится за шею; Юля лежит рядом перед моим отлетом; Юля покупает нам хот-доги, а потом торопится на смотровую билдинга, где долго изучает город, а потом мы греемся в «Старбаксе» и она говорит, что это лучший день в ее жизни; Юля идет по терминалу JFK с чемоданом и рюкзаком, я смотрю ей вслед, а потом она поворачивается и машет; Юля стоит в коридоре, а потом подбегает и обнимает, утыкаясь в грудь, — и это последний раз, когда я ее видел.
Сжимаю руль машины и чувствую, как он становится мокрым, а потом отпускаю его и вижу, что костяшки пальцев побелели. Я хочу надавить на педаль газа, но телефон загорается от входящего сообщения, и я беру в руки трубку.
«Вы сами во всем виноваты». А через несколько секунд приходит еще одно сообщение: «Твари!»
Я перечитываю страшные входящие, а потом бросаю телефон на пассажирское сиденье и несильно давлю на газ. Машина медленно движется по переулку, а я еще раз смотрю в зеркало заднего вида, в котором никого нет, но от этого лучше не становится.
С каждым новым рукопожатием я все дальше уходил от того страшного места, а каждая прогулка была марафоном, в которой больше всего я боялся пересечь черту. Восходящее солнце в моем новом мире отправляло во тьму мир старый, а когда оно здесь садилось, то я не был уверен, что там, в старом, оно будет светить. Я хотел, чтобы оно светило только там, где Юля и мама. А всё, что дальше, способно существовать во тьме. Всегда. Тьма, которая была за моей спиной и которая привела меня в новый город, должна была остаться там навсегда, и, оглядываясь назад, я испытывал сильное облегчение, что никого из прошлого не замечал.
Я молился, чтобы все новое было другим и чтобы это новое не было никак связано со старым, где меня закрутило так сильно, что в воронку моего личного ада затянуло человека, которого я никогда не знал и который навсегда там и остался.
Новая жизнь начинала мне нравиться, но каждый раз, когда я думал о Юле, вспоминал ее, созванивался с ней, мне словно кто-то протыкал раскаленной иглой затылок, вгоняя ее как можно глубже. И с каждым разом я сильнее понимал, что единственной частью, навсегда закрывшей просвет в стене между прошлым и будущим, станет Юля. С которой новый мир окончательно станет миром.
На пустой ровной лужайке под звездным небом я вижу темный продолговатый бугорок, бегу к нему, а когда он становится ближе, я вижу лежащую на траве Юлю в черном худи и черных джинсах. Глаза ее закрыты, а волосы раскинуты по траве. Правая ее рука лежит на груди, и кажется, она что-то держит, левая рука на траве. Я подбегаю к ней с криком:
— Юля! Юля! — Падаю на колени рядом и хватаю за левую руку. — Юля! — громче кричу я, но она не открывает глаза. — Юля, пожалуйста…
Я трясу ее, и правая рука скатывается на траву, а из кисти выпадает небольшой белый цветок, похожий на кустовой нарцисс. Я громко плачу, повторяя ее имя, пока голос не срывается. Беру в ладони ее голову и чуть приподнимаю с травы, утыкаясь носом в ее лицо.
— Юля, умоляю тебя, Юля… — шепчу я. — Юля, проснись, пожалуйста. Проснись, дорогая… Проснись… Тебя ждут.
Но Юля не открывает глаза, и мои слезы падают на ее щеки и скатываются по ним.
— Пожалуйста, проснись! Умоляю. Пожалуйста, Юль, ну…
Я прижимаю ее к себе, кричу о помощи, но никто не приходит, а может, просто никто не слышит. Я трясу Юлю, утыкаюсь ей в макушку, вдыхая запах волос:
— Юль, я не смогу без тебя! Пожалуйста, проснись! Проснись! Пойдем отсюда, умоляю, пойдем! Здесь нельзя оставаться, холодно уже. Просыпайся, я заберу тебя с собой, утром мы улетим отсюда и будем каждое утром ходить на смотровую. Только проснись…
Юля не просыпается, я целую ее макушку, щеки, лоб, а потом пытаюсь поднять ее, а в кармане начинает вибрировать телефон. Одной рукой я держу Юлю, второй вытаскиваю из кармана айфон и отвечаю на звонок.
— Андрей! — кричит отец в трубку
— Пап, она здесь. Нескучный сад… Она со мной… она без сознания.
Кладу трубку, беру Юлю на руки и ускоряю шаг.
Когда мы бежим вдоль реки, я постоянно смотрю на ее лицо: она по-прежнему без сознания, а левая рука свисает в воздухе и бьется о мое колено.
— Юля! Просыпайся, мы скоро будем дома, — говорю я, — проснись! Юль. Юль…
На дорожке нет людей, а по Москве-реке плывет речной трамвайчик без огней и с пустой палубой. Кажется, что он плывет сам по себе и им никто не управляет, но потом он резко и громко начинает гудеть, отчего я пытаюсь бежать еще быстрее. Вдалеке появляются синие размытые огни, которые постепенно увеличиваются.
Когда огни становятся ярче, понимаю, что навстречу нам едет машина с синей мигалкой, за которой несутся еще несколько черных машин, и я падаю на колени, не выпуская Юлю из рук, а дальше ничего не понимаю, только вижу, как машины резко тормозят, из них в нашу сторону выбегают люди. Когда кто-то в синей одежде подбегает ко мне и начинает забирать Юлю, я прижимаю ее еще сильнее к себе и не отпускаю, а человек в синем продолжает отбирать у меня сестру, а потом к нему подбегают еще несколько человек в такой же одежде, а за ними люди в черных костюмах. И я выпускаю ее, потому что сил совсем нет, а людей, которые забирают от меня сестру, больше.
Тело уносят в машину, а передо мной на колени становится кто-то и прижимает к груди, гладя меня по волосам, и, когда он начинает звать меня по имени, а потом смотрит мне в глаза, я понимаю, что это отец.
