Новые и новейшие работы, 2002–2011 - Мариэтта Омаровна Чудакова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Тимур сам, вне мира взрослых (репрезентирующих власть), борется с хулиганом Квакиным. Он пишет ему грамоту, стилизованную в традиции эпохи «Капитанской дочки».
«— „Атаману шайки по очистке чужих садов Михаилу Квакину…“ — это мне, — громко объяснил Квакин, — с полным титулом, по всей форме, „и его, — продолжал он читать, — гнуснопрославленному помощнику Петру Пятакову, иначе именуемому просто Фигурой…“ Это тебе, — с удовлетворением объяснил Квакин Фигуре. — Эк они завернули: „гнуснопрославленный“! Это уж что-то очень по-благородному, могли бы дураком назвать и попроще. — Слушай, это ты в сад лазил, где живет девчонка, у которой отца убили?
— Ну, я.
— Так вот… — с досадой пробормотал Квакин. — Мне, конечно, на Тимкины знаки наплевать, и Тимку я всегда бить буду…
— Хорошо, — согласился Фигура. — А что ты мне пальцем на чертей тычешь?
— А то, — скривив губы, ответил ему Квакин, — что ты мне хоть и друг, Фигура, но никак на человека не похож ты, а скорей вот на этого толстого и поганого черта».
Это — отношение Пугачева к своим соратникам и, в противовес им, — к благородному Гриневу: «Ребята мои умничают. Они воры. <…> И то правда… Мои пьяницы не пощадили бы бедную девушку».
Тимур попадает в опалу — взрослые его несправедливо причисляют к банде (как царская власть — Гринева), считают вором. Гайдар проецирует детские дела на кровавые современные ситуации (сочувствующий читатель-современник просто не мог не думать при чтении повести про свежие в памяти и непостижимые для многих расстрелы на Лубянке «верных ленинцев»[303]), но в процессе обработки сложного задания мощно вступает в игру пушкинская традиция. За диалогом между Тимуром и Квакиным — между законопослушным сыном империи и вольным атаманом — тени героев Пушкина. Ольга говорит:
«— У тебя на шее пионерский галстук, но ты просто… негодяй.
Тимур был бледен.
— Это неправда, — сказал он. — Вы ничего не знаете.<…>»
И вновь мы настаиваем, что несправедливые и резкие по форме обвинения просто не могли не казаться определенному слою читателей-современников перифразом отношения автора к недавним кровавым событиям, отозваться на которые прямо во взрослой литературе таким же оппонирующим образом было совершенно невозможно. Песенка тимуровцев «Мы не шайка и не банда…» — в том же полемическом пласте.
«— Ну что, комиссар? — спросил Квакин. — Вот и тебе, я вижу, бывает невесело?
— Да, атаман, — медленно поднимая глаза, ответил Тимур. — Мне сейчас тяжело, мне невесело. <…>
— Гордый, — тихо сказал Квакин. — Хочет плакать, а молчит».
Все происходит всерьез и так и выглядит: «Пленников втолкнули внутрь маленькой часовни с наглухо закрытыми ставнями. Обе двери за ними закрыли, задвинули засов и забили деревянным клином.
– <…> Как оно теперь: по-нашему или по-вашему выйдет?
И из-за двери глухо, едва слышно донеслось:
— Нет, бродяги, теперь по-вашему уже никогда и ничего не выйдет».
Слышен отзвук знакомого с детства: «„Присягай, — сказал ему Пугачев, — государю Петру Федоровичу!“ — „Ты нам не государь, — отвечал Иван Игнатьевич, повторяя слова своего капитана. — Ты, дядюшка, вор и самозванец!“»
4
Рассмотрим особо звенья ситуации «беда — спаситель».
«Капитанская дочка»:
1. Маша Миронова посылает записку Гриневу, надеясь только на его помощь в своем отчаянном положении: «Прибегаю к вам, зная, что вы всегда желали мне добра и что вы всякому человеку готовы помочь. <…> вы один у меня покровитель; заступитесь за меня, бедную».
Он не только влюблен — еще при отъезде из крепости его заботило «состояние бедной, беззащитной сироты», долг перед убитым капитаном.
2. Важной частью ситуации оказывается временно́е измерение: Швабрин «согласился ждать еще три дня; а коли через три дня за него не выду, так уж никакой пощады не будет» (с. 615).
3. Письмо попадает к Гриневу после некоторой ретардации: «Я взглянул и узнал нашего урядника. <…>.
– <…> только вчера воротился. У меня есть к вам письмецо.
— Где ж оно? — вскричал я <…>».
4. Реакция Гринева и задержанное решение: «Прочитав это письмо, я чуть с ума не сошел. Я пустился в город, без милосердия пришпоривая бедного моего коня. Дорогою придумывал я и то и другое для избавления бедной девушки и ничего не мог выдумать».
«Тимур и его команда»:
В повести Гайдара героиня также находится под покровительством героя — не только по личному его чувству (никак не педалированному в соответствии с поэтикой Гайдара и советской педагогикой), но и по чувству долга:
«— У тебя отец в армии? <…>
— Он командир.
— Значит, и ты находишься под нашей охраной и защитой тоже».
«Все в порядке, и никто от меня ничего не узнает» — это начало той линии, которая определяется служением Тимура Жене и всем осложнением его судьбы в связи с сокрытием этого (см. пункт 1 выше).
Позже героиня получает — с запозданием — две телеграммы о необходимости ее срочного, этой же ночью приезда в Москву для краткого свиданья с отцом (пункт 2). Поняв невозможность этого свидания, она близка к обмороку; ее отчаяние близко по силе к отчаянию Маши Мироновой:
«— Девочка, что с тобой? — хватая за плечо покачнувшуюся Женю, участливо спросил старик. — Ты плачешь? Может быть, я тебе чем-нибудь смогу помочь?
— Ах нет![304] — сдерживая рыдания и убегая, ответила Женя. — Теперь уже мне не может помочь никто на свете».
Это — перенос силы эмоций с канвы пратекста (ср. в записке Маши Гриневу: «Не имею на земле ни родни, ни покровителей»).
Она обращается к Тимуру именно как к тому, кто всегда желал ей добра и кто всякому человеку готов помочь (пункт 1).
Сигнал от нее приходит также не без ретардации: собака тащит одеяло со спящего Тимура, он вскакивает, не понимая, в чем дело, затем слышит звон колокольчика (пункт 3).
Узнав про беду Женьки, он приходит в волнение («…по лицу пошли красноватые пятна. Он задышал часто и отрывисто»), тяжело переживая ее отчаяние («Ты плачешь. Не смей! Не надо! Я приду скоро…»), сначала он также не видит выхода: «Он стоит и кусает губы. — Поздно! Неужели ничего нельзя сделать? Нет! Поздно!» (пункт 4). Как и Гринев, он ничего не мог выдумать.
Вернемся к «Капитанской дочке»:
5. «Прискакав в город, я отправился прямо к генералу и опрометью к нему вбежал.
<…>Вероятно, вид мой поразил его; он
