Призраки отеля «Голливуд»; Гамбургский оракул - Анатол Имерманис

— Не знаю. — Ловиза снова глядела на картину, словно ожидая от нее откровения. — Изредка мне казалось, что я понимаю его до конца. А сейчас ничего не понимаю. И не хочу ни о чем думать. Просто посидеть последние полчаса в этой комнате.

— Я думаю о другом. — Фредди оторвался от блокнота, в котором набрасывал отчет о последних событиях. — Я имел возможность наблюдать за ним вчера целых пять часов, причем немного иными глазами, чем вы трое. Ловизе мешало знание, что Мэнкуп собирается покончить с жизнью. Вам — подстерегающая его опасность, из-за которой он вас якобы вызвал. Мне — ничего. Он был действительно весел, а не притворялся таким…

В квартире послышался шум, настолько громкий, что его не могла заглушить толстая обивка дверей. Вернулся Енсен, уходивший, чтобы отослать Рихтера и дежуривших у подъезда детективов.

— Госпожа Мэнкуп явилась? — догадался Дейли.

— Пока только ее дух — транспортные рабочие, которым поручено вывезти на склад весь этот красочный модернизм. И с ними ее слуга… Кажется, я где-то уже слышал его голос, — совершенно не к месту добавил Енсен.

Мун приоткрыл дверь. Двое мускулистых парней выволакивали из комнаты Баллина белый зеркальный стол. Прислоненная к стене коридора, сиротливо стояла картина, вынесенная из комнаты скульптора. По всей квартире разносился грохот передвигаемой мебели и топот ног.

Мун тихонько прикрыл дверь.

— На чем мы остановились? — спросил он.

— Говорили о госпоже Мэнкуп, — засмеялся Дейли. — Современность будет с позором изгнана, повсюду расставят тяжеловесные стулья с гнутыми ножками, дубовые буфеты с мейсенскими сервизами, и в этой вполне приличествующей обстановке Лизелотте фон Винцельбах будет принимать высокопоставленных гостей с такими же добропорядочными принципами.

— Он, может быть, именно этого хотел, — будто что-то вспомнила Ловиза. — Хотел, чтобы о нем напоминали не вещи, а мысли.

— Между прочим, Ловиза только что рассказала: из всех друзей Мэнкупа его жена по-настоящему ценила только Грундега. А я-то, признаться, подумал, что у нее был роман с Баллином и шантажируют его именно на этом основании.

— Ничего подобного, — подтвердила Ловиза. — Дитера она терпеть не могла. Всегда удивлялась, почему Магнус дружит с ним, особенно после смерти Грундега.

— Мэнкуп когда-нибудь говорил вам, что это убийство? — спросил Мун.

— Никогда. Но меня это не удивляет, с болезнью было то же самое. Еще две недели тому назад мы не подозревали, что он смертельно болен. Держался как ни в чем не бывало. Какое мужество нужно было для этого… Верно, сейчас я вспомнила! Однажды, когда мы были вдвоем, Магнус заговорил о смерти Грундега…

— Что он сказал?

— Сказал, что официальное следствие для того и существует, чтобы скрывать правду. Потом пришел Дитер, и он больше не говорил на эту тему.

— Я занимался этим вопросом, — признался Айнтеллер. — Не по редакционному поручению, я еще тогда не работал в «Гамбургском оракуле». Многое здесь непонятно. Шофер «роллс-ройса» после дачи показаний бесследно исчез. Журналисты пытались его разыскать, но безуспешно.

— Один криминалист, между прочим с мировым именем, пришел к любопытному заключению, что причиной смерти был газ, который, воздействуя на больное сердце Грундега, привел почти к мгновенному коллапсу. Еще он высказал предположение, что ветровые стекла были специально заклинены, чтобы почувствовавший удушье Грундег не смог их открыть, — рассказал Енсен.

— Это кто же пришел к такому выводу? — удивился Фредди. — Впервые слышу!

— В Германской Демократической Республике. Я прочел их в прессе.

— Значит, вы тоже читаете коммунистические газеты? — улыбнулся Фредди. — Если узнает об этом комиссар Боденштерн, вам опять припишут дисциплинарный проступок. Но на этот раз с переводом в уличные регулировщики.

Енсен покраснел.

— Комиссар, видимо, и сам заглядывает в прогрессивные издания, так сказать, чтобы узнать коварные замыслы врага, — заметил Дейли.

— Он? Никогда! Ни за что на свете! — Енсен сделал выразительный жест. — Боденштерна коробит, когда он даже издали видит их.

— Но он был хорошо знаком с Баллином, — возразил Дейли. — У всех спрашивал имя и профессию, а его сразу же назвал господином Баллином и даже знал, что он писатель.

— Меня это тоже удивило, — согласился Енсен. Но могу вас заверить, что знаком он с ним не по произведениям.

— Может быть, видел фотографии? — предположил Дейли.

— Вы забываете, что Дитер документалист, а не автор популярных романов. Даже его имя известно сравнительно узкому читательскому кругу, — поправила Ловиза.

— Подождите! — вспомнил Енсен. — На допросе Баллин упомянул о пресс-конференции, на которой встречался с Боденштерном.

— По-моему, это ложь. — Дейли провел ладонью по лбу. — Я случайно подслушал этот разговор по параллельному телефону. Вы напомнили мне. Да, это была явная ложь. Не та интонация! И самое главное: помните, Енсен, категоричность, с которой Боденштерн заявил, что никогда в жизни не видел Баллина?

— Действительно, откуда же он мог тогда знать его в лицо? — Фредди даже взмок от напряжения. — Меня это особенно интересует. Недавно мне дали редакционное задание выяснить, принадлежит ли действительно Баллин к известной гамбургской фамилии. Уже потом заведующий отделом по секрету сказал мне, что задание давалось по просьбе Мэнкупа.

— Вы напрасно потратили время, — сказала Ловиза. — Дитер — чистокровный Баллин, только из силезской ветви, возможно, поэтому родня отнеслась к нему так пренебрежительно.

— В том-то и дело, что нет. Я все разузнал, — похвастался Фредди. — Разговаривал почти со всеми членами семьи, наврал, что я сотрудник генеалогического института. Они и слышать не слышали о таком Дитере Баллине. А силезской ветви вообще не существует на свете.

— Слышите? — Дейли повернулся к Муну.

— Только одним ухом, — проворчал тот.

— Что же так занимает ваш уникальный мозг, шеф? — пошутил Дейли.

— Поэзия.

— Разрешите?

Дверь открылась. На пороге стоял очень высокий, худой старик. Желтоватая, пергаментная кожа лежала складками на его лице. Одет он был во все черное, в руке держал чемодан.

— Клаттербом! — Ловиза вскочила. — Где вы пропадали? Вы уже знаете?

Мун, вспомнив, что так зовут слугу Мэнкупа, собирался уже что-то спросить, но вовремя остановился. Клаттербом поставил чемодан на пол, закрыл дверь и сложил руки. Почти минуту он стоял молча, не обращая внимания на присутствующих. Губы его безмолвно шевелились, скорбный взгляд был устремлен на пустое рабочее кресло.

— Теперь я могу разговаривать, — объявил он после долгой паузы. — Я тоже тосковал без вас, Ло. Простите, что я вас так называю. Вы были любимицей Магнуса, и теперь у него остались только мы двое. И вот посмотрите, как нами играет жизнь. Вместо того чтобы откупорить бутылку вашего любимого «Целлер-Шварце-Кац», вы ведь знаете, для кого Магнус держал это вино, я вынужден… — Он отвернулся. — В вашей комнате остались одни голые стены, а чемодан — вот он! Рукопись пьесы я тоже положил туда. — Он повернулся к Енсену: — Госпожа фон Винцельбах просила передать, что скоро придут маляры. Придется вас потревожить. Сейчас начнут выносить мебель.

— Значит, вы были все это время у Лизелотте?! — удивилась Ловиза.

— Это с вами я разговаривал тогда по телефону?! — почти одновременно воскликнул Енсен.

— Да, со мной. Вы мне так и не сказали, что случилось. Тогда я вам позвонил. Какой-то грубый голос ответил: «Умер!» Вот и все. Я мог сто раз умереть, но все еще жив. А он… Завтра в три часа уже похороны.

— Вы по собственной воле перешли к госпоже Мэнкуп? — поинтересовался Дейли.

— К госпоже фон Винцельбах? — Клаттербом печально улыбнулся. — С Магнусом я знаком сорок лет, неужели вы думаете, что мне это было легко? Две недели без шуток, без рассыпанного повсюду пепла, без этой картины, за которой он посылал меня в Грецию… А у госпожи фон Винцельбах я оказался потому, что она привыкла к моим услугам. Магнус любил ее и не смог отказать ей, даже если бы хотел.

— Сорок лет? Так давно вы знакомы? — удивилась Ловиза. — А я ведь не знала этого.

— Магнус вообще мало рассказывал о своей жизни. Мы познакомились на войне, на той, под Верденом. Он был тогда рядовым, я — ординарцем у командира взвода… Газовая атака… Иприт… Я мог вынести с поля боя только одного из них — лейтенанта или Магнуса… Потом меня чуть не отдали под военно-полевой суд. Как ординарец я был обязан в первую очередь спасать своего командира… Пять километров пришлось тащить Магнуса на руках, — мы отступали, полковой лазарет эвакуировали черт знает куда. Может быть, с того газового отравления в нем уже и засела смерть?