Ностальгия по чужбине. Книга первая - Йосеф Шагал

Йосеф Шагал

Ностальгия по чужбине

Книга первая

«С точки зрения общественной морали, деятельность любой разведслужбы полностью и абсолютно аморальна…»

«Темнеет, но я уже зажег черный свет моей души…»

Светлане Иосифовне Змудь,

за все тридцать лет

Бестселлеры с продолжением

Обращусь к утверждению Вольтера, которое стало весьма расхожим, но истина от частого употребления истиной быть не перестает: «Хороши все жанры, кроме скучного». Иногда доводится слышать иное: «Книга хорошая, но… скучная». Как может быть хорошим сочинение, сквозь которое продираешься, будто сквозь тягостные испытания, и которое невозможно дочитать до конца? Слышится порой и такое гордое откровение: «Я пишу для себя!» Подобный сочинитель напоминает фармацевта, который лишь сам принимает изготовленное им лекарство, или пекаря, который в одиночку поедает хлеб, который печет. На мой взгляд, настоящий писатель живет ради читателей! Не сомневаюсь, что Йосеф Шагал это убеждение разделяет…

Надо, однако, чтобы авторское перо не только само стремилось к читателям, но и было ими востребовано и даже стало для них желанным. То, что пишет Йосеф Шагал, мало назвать литературой читаемой — это книги, перечитываемые, а то и зачитанные (не хочу сказать, что «до дыр», поскольку издания ТЕРРЫ полиграфически не только изысканны, изящны, но и прочны).

Итак, речь идет об авторе талантливом, умеющем завлечь, увлечь читателей и надолго удержать их возле себя. Очень важно, меж тем, как и чем именно он нас завораживает. Безусловно, сюжетом… Но чтобы роман можно было причислить к литературе подлинной, этого недостаточно. Шагаловские сюжеты, властно не отпускающие нас от себя, повествуют о событиях значительных. Они неотторжимы, разумеется, от определенной эпохи, а вот проблемы, кои в связи с ней художественно исследует автор, общечеловечны и временем не ограничены. Романы — о политических фантасмагориях, связанных с конкретным режимом, но теми необычайностями не зажаты в тиски. Напротив, идеалы непримиримого противостояния смелости и благородной находчивости коварству неполитической бесцеремонности, узнаваемы сейчас и будут узнаваемы завтра. Вообще книги конъюнктурно актуальные обречены на короткое существование, а проникнутые размышлениями о нынешнем и одновременно о вечном, о поступках и нравах, типичных для разных эпох и столетий (вот как многотомная эпопея Шагала!) могут рассчитывать на долголетие. Александр Дюма-отец создавал свои знаменитейшие многотомия чаще всего на фундаменте политических и исторических фактов. Но таким был только фундамент, а здания на нем вздымались по проектам, исполненным собственной изобретательности и подчас бурной фантазии. В результате, даже закованный в идеологические шоры Карл Маркс вынужден был в читательском запале признать, что «Три мушкетера» и «Граф Монте-Кристо» переживут все книги мира. И это отнюдь не исключено.

Йосеф Шагал видится мне в жанре психологического и политического детектива поклонником Александра Дюма-отца. В основе шагаловской прозы — исторические реалии… Но как смел и порою даже дерзок полет авторского воображения! Да, прославленный «отец» угадывается… Правда, «сын Йосеф» уже не очень похож на Дюма-отца, но некоторые черты узнаю — и очень этому радуюсь.

Наталья Кончаловская рассказала мне как-то такую историю… Завершив свое бессмертное полотно «Утро стрелецкой казни», ее великий дед Василий Суриков решил показать картину Репину. На полотне, как известно, стрельцы ждут своей страшной участи… Илье Ефимовичу картина поправилась, но он предложил одного стрельца уже повесить. Это, по его мнению, должно было произвести еще большее эмоциональное впечатление. Суриков «прислушался», одного стрельца подверг казни — и картина почти умерла; оказалось, что ожидание беды гораздо ужасней, чем сама беда — Суриков «вздернутого» стрельца замазал. — Вот что такое деталь! Из деталей слагаются и картина живописна, и картина каждой человеческой жизни. Как из песни слова не выкинешь, так и не выкинешь из книг Йосефа Шагала деталей, которые снайперски точно определяют характеры и события. Вглядываешься в эти детали и воспроизводишь порой свое собственное бытие и бытие окружающего тебя мира.

Писать роман с продолжением рискованно: возник ли у читателей роман с романом? А если и возник, то захотят ли они его продолжить? На этот раз ни секунды не сомневаюсь: захотят и уже захотели! И наверняка будут нетерпеливо ждать книг этого автора — новых произведений, которые столь же увлекательно расскажут о том, что происходило «десять лет спустя», и «двадцать лет спустя», и тридцать-сорок лет спустя с теми же героями или их потомками. Впрочем, сроки могут либо сократиться либо продлиться…

И вот тут я подошел к персонажам, к героям, а прежде всего — к главной героине шеститомника.

Лев Толстой писал, что самое важное и самое сложное в литературной прозе — это создание или воссоздание характеров, ибо только через человеческие характеры могут быть воссозданы характеры Времени и Эпохи. Что ж, трудным искусством «лепки» характеров Йосеф Шагал владеет, по моему мнению, мастерски. С Валентиной Мальцевой я, мне кажется, давно лично знаком: встречу и сразу узнаю — по походке жизненной и буквальной, по манере мыслить, говорить… И принимать решения — иногда отчаянные, предельно опасные, непредсказуемые. Думаю, Валентина может стать и станет любимой личностью очень многих читателей. Йосефа же Шагала она околдовала до такой степени, что он совершил поступок воистину рыцарский: уступил ей (к счастью, не навсегда) авторство своего многотомного романа, который, вновь напомню, сотворил сам. Валентина этот самоотверженный шаг «приняла»… Но потом, как я догадываюсь, она — по благородству характера — попросила Йосефа Шагала авторство его все-таки обнаружить. Мы, наконец-то, узнали, что есть на свете замечательный мастер, блестяще, на мой взгляд, представляющий любимейший читателями жанр увлекательного чтения.

История знаменитой французской романистки, но только наоборот… Говорят, Жорж Санд однажды тоже — правда, в скобках — свое авторство обозначила. Первые четыре книги шагаловского романа уже стали бестселлерами. Станут и последующие. Предрекаю это и не боюсь ошибиться…

ПРОЛОГ

25 декабря 1985 года.

08.45 Штаб-квартира ЦРУ США.

Лэнгли (штат Вирджиния)

— Как американец американцу я просто вынужден заявить, что вы испортили мне Рождество, Генри…

Узкое, морщинистое лицо Уильяма Кейси, возглавившего Центральное разведывательное управление спустя год после победы Рональда Рейгана на президентских выборах, излучало доброжелательное спокойствие. Умный, богатый и влиятельный выходец из аристократической Филадельфии в полной мере владел тем набором качеств, которые белые протестанты его круга, более ста пятидесяти лет определявшие политический курс Америки, с лицемерной скромностью называли «хорошим воспитанием». Он безжалостно увольнял высокопоставленных чиновников ЦРУ, отдавал приказы на весьма рискованные операции, сражался с Конгрессом за увеличение финансирования ЦРУ как овдовевший лев, и все это делал с такой доброй и лучезарной улыбкой, словно приглашал оппонента в свой загородный дом в Висконсине на вечеринку с барбекью. Вот почему, в фирме очень быстро сообразили: полагаться на интонации директора Кейси было верхом глупости. Его надо было СЛУШАТЬ.

— Поверьте, это не входило в мои планы, — пробормотал Уолш, ерзая в кресле. — Кстати, я забыл поздравить вас с Рождеством, босс…

— На Уолл-стрите, где я когда-то возглавлял адвокатскую контору, между сотрудниками существовало железное правило — заблаговременно сообщать боссу о своей отставке…

Не меняя положения в высоком кресле с подголовником, директор ЦРУ извлек длинной рукой из ящика письменного стола шоколадную конфету, освободил ее от обертки, после чего отправил тонкими пальцами в рот, тщательно прожевал, аккуратно сложил фантик, опустил его в корзину для мусора и холодно продолжил:

— Возможно, у адвокатов не стоит учиться хорошим манерам. Тем не менее, их знание законов под сомнение не ставится. Вы согласны со мной, Генри?

— О да, сэр, вполне.

— Отлично! — Уильям Кейси вытащил вторую конфету, проделал с ней ту же процедуру, что и с ее предшественницей, после чего положил перед собой обе руки, будто отдавал себя в полное распоряжении маникюрши. — Тот факт, дорогой Генри, что вы забыли поздравить меня с Рождеством, я перенесу безболезненно. Поскольку он никак не влияет на мои служебные планы. Крайне неприятно другое — вы забыли предупредить меня о своей отставке хотя бы за сутки… У вас весьма своеобразная манера делать сюрпризы в сочельник, дорогой Генри…