Ностальгия по чужбине. Книга первая - Йосеф Шагал

— А в чем, собственно, ошибка, сэр?

— В оценке фактора времени, — процедил директор. — Вам, наверное, известно, что в прошлом году я похоронил своего отца…

Уолш кивнул.

— У него был рак предстательной железы, — продолжал Кейси ровным голосом. — Проклятье, которое подстерегает практически каждого мужчину. Так вот, диагноз ему поставили в онкологическом отделении Парклендского госпиталя, в Далласе. Да, Генри, в том самом, где в шестьдесят третьем испустил дух Джон Кеннеди. И знаете, когда это было? Семь лет назад! Моему отцу было тогда семьдесят шесть. Это был сильный, уверенный в себе и, я бы даже сказал, неистовый мужчина. Умел работать, мог основательно выпить, любил погулять… Приговор врачей он, конечно, знал: отец сам разговаривал с оперировавшим его хирургом и буквально выбил из него, что жить ему после операции год, максимум полтора. Но никак не более…

— А скончался он только в прошлом году, — пробормотал Уолш.

— Вот именно! — воскликнул Кейси. — То есть, прожил семь лет! Я часто спрашивал себя: собственно, за счет чего? Медикаментозная помощь отцу ничего не давала. Только морфий для снятия жутких болей, и все, Генри. Так вот, на одном лишь характере, на врожденной неспособности подчиняться обстоятельствам, на фанатичном стремлении во что бы то ни стало ПРОДЛИТЬ свое существование — назвать жизнью эту борьбу с нескончаемой болью язык не поворачивается — мой отец прожил в три раза больше, чем ему предрекали профессиональные врачи…

— Следовательно, русские… — Уолш поднял голову и встретил торжествующий взгляд директора.

— Та же картина, Генри, — кивнул Уильям Кейси. — Абсолютно та же! В кровь этой ужасной системы имплантирован уникальный по силе и длительности воздействия фермент СОПРОТИВЛЯЕМОСТИ. Обратите внимание, Генри: они там бесконечно мутируют. И чем суровее условия жизни, чем бесчеловечнее карательные меры, чем масштабнее унижение личности, тем активнее и ожесточеннее они сопротивляются. Давно уже разобщенные, они, тем не менее, по-прежнему сплочены. Интеллектуалов в этой дикой стране больше, чем во всем западном мире, а политической оппозиции нет и даже не намечается. Они нищенствуют, стоят в очередях, работают сутками за гроши, но продолжают выживать, напрягая весь мир и по-прежнему представляя самую реальную угрозу для человечества…

— Да, на агонию действительно не похоже, — негромко произнес Уолш.

— О какой агонии вы тут говорите, Генри?! — Кейси на секунду прикрыл глаза, давая им отдохнуть от яркого света люминесцентных ламп, заливавшего кабинет. — Кому как не вам известен наш нынешний бюджет на оборону. А внебюджетные ассигнования! Чего нам стоят только эти космические игрушки с лазерами и новейшими системами наведения! А этот противоракетный зонтик, под которым тешит свое самолюбие наш президент и его подсиненная подруга! Если так пойдет и дальше, нам придется взять за горло собственный народ, Генри!.. Да и не верю я больше ни в какую агонию Советов! Не ве-рю!..

— Но динозавры, все-таки, вымерли, сэр, — улыбнулся Уолш.

— Вымерли, не спорю, — кивнул Кейси. — Правда, ушло на этот закономерный процесс каких-то пара-тройка миллионов лет… — директор потянулся к воротничку накрахмаленной сорочки и расстегнул под галстуком верхнюю пуговичку. — Мои дети, внуки и правнуки столько не проживут. Следовательно, необходимо предпринимать что-то сейчас, немедленно!.. Еще раз повторяю: ваша операция с Андроповым была великолепной работой, Генри. Но это, согласитесь, была только разведка, только операция, а не ПОЛИТИКА. Вы что же, действительно поверили, что схватили Бога за яйца?

Уолш пожал плечами, но промолчал.

— Давайте допустим на минуту, что этот суровый господин все еще жив и, сидя в главном кремлевском кресле, полностью контролирует ситуацию в Советском Союзе. Что это могло бы дать Штатам КОНКРЕТНО?

— Ну… — Уолш задумчиво поскреб кончик носа. — Мы не стали был так лихорадочно разворачивать те же космические вооружения и сэкономили бы Штатам пару десятков миллиардов долларов.

— Согласен. Что еще?

— Пожалуй, можно было бы снять с боевого дежурства процентов 30–35 межконтинентальных ракет…

— Еще несколько миллиардов долларов, — кивнул Кейси. — Дальше?

— Характер стратегического противостояния вполне мог перестать быть таким агрессивным и непредсказуемым…

— Все?

— А разве этого мало, сэр?

— Вы сказали хорошую фразу, Генри — «противостояние перестает быть агрессивным». Выражаясь образно, это значит, что в затяжном семейном скандале с женой вы перестаете швырять друг в дружку чем под руку попадет, а просто исподтишка плюете крест-накрест в утренний кофе со сливками…

— Что вы хотите мне доказать, сэр? — в голосе Уолша зазвучало сдержанное раздражение. — Что родиться в семейном поместье на Канарских островах лучше, чем жить под мусоркой в Бронксе? Так я согласен с этим и без аргументов…

— Я просто объясняю вам свою концепцию, — спокойно произнес директор ЦРУ. — И до нас и после нас все ясно понимали свою задачу: необходимо развалить этот коммунистический бардак, причем желательно без применения термоядерного оружия. Так вот, я предлагаю закопать как можно глубже концепцию неизбежного распада Советского Союза, как корректную только теоретически, устроить на месте этого захоронения торжественную панихиду, после чего постараться решить задачу на практике…

— Кажется, сейчас вы произнесете волшебное слово, — улыбнулся Уолш.

— Вам правильно кажется, Генри. Когда я говорю о деструктуризации, то имею в виду, прежде всего, лоскутный характер советской империи. Она сколочена из национальных республик и автономных образований, чем очень напоминает примитивный ящик для овощей. Причем сколочена наспех, как попало — доски не состыкованы, щели пропускают влагу, гвозди проржавели и согнулись…

— Сепаратизм? — хмыкнул Уолш и с любопытством посмотрел на директора. — Простите, сэр, но в этом подходе лично я ничего нового не вижу.

— А кто вам сказал, что я гонюсь за новизной? — окрысился Кейси. — Мы же тут не премьеру бродвейского мюзикла обсуждаем. Да и Советский Союз возник на карте мира задолго до появления в Белом доме мистера Рейгана… И вот еще какая важная деталь, Генри: для нашей с вами фирмы всю подготовительную работу в этом направлении господин Иосиф Сталин уже провел. Провел фундаментально, основательно и с размахом. Как умел только он. Они же там все смертельно обижены друг на друга: чеченцы на ингушей, крымские татары на казанских, западные украинцы на восточных, осетины на грузин, армяне на азербайджанцев, лакцы на аварцев… И все вместе — на русских, в которых видят главное зло и объект кровной мести. Сепаратизм, как основа деструктуризации любого государства, напоминает яблоню: плоды должны не просто налиться соком, а вот-вот, с минуту на минуту, упасть под тяжестью накопленной, вызревшей ненависти к своему подвешенному состоянию. И, упав — вначале одно, потом несколько — вызвать обвал, цепную реакцию. Такую мощную и стремительную, которую не смогут остановить ни службы внутренней безопасности, ни армия, ни даже сам Господь Бог, если у него, естественно, хватит ума вступаться за Советский Союз. Так вот, мне кажется, что этот момент наступил. Или вот-вот наступит…

— Сэр, хочу напомнить, что попытки инициировать вспышки сепаратизма предпринимались — я имею в виду только нашу фирму — еще с середины пятидесятых годов. Попытки, надо вас сказать, серьезные. Мы ухлопали на эти затеи прорву денег. Но результаты, как вы знаете, были мизерные…

— При тогдашнем советском аппарате контроля и подавления иными они быть не могли, — кивнул Кейси. — Сейчас совсем другое время, Генри. Скажу больше: еще год назад, когда в Кремле сидел ваш друг Андропов, обязавшийся сохранять с нами стратегический баланс, я бы не подписал даже стодолларовую смету на тактические мероприятия, связанные с внутринациональным распадом Советов. Однако сегодня, при господине Горбачеве, мы имеем исторический шанс окончательно смести с лица земли этот бардак и заодно все его восточноевропейские филиалы. Впервые мы имеем дело с кремлевским лидером, который так отчаянно, так ВСЕСТОРОННЕ жаждет завоевать популярность именно на Западе…

— Судя по всему, он вам нравится? — не без иронии поинтересовался Уолш.

— Кто мне нравится? — Мелкие черты лица Уильяма Кейси соединились на долю секунды в одну сплошную МОРЩИНИСТОСТЬ. — Горбачев? Он мне глубоко омерзителен, Генри! Не помню кто именно, кажется, Гардинг, говорил, что любой уважающий себя политик должен на восемьдесят процентов состоять из принципов и только на двадцать — из популизма. А Горбачев — популист на все сто процентов. Его политическое кредо — нравиться всем и при любых обстоятельствах. Ибо сам от себя он в полном восторге. В истории еще не было советских лидеров со столь тяжелым и специфическим диагнозом. Вы, естественно, читали стенограмму его беседы с Тэтчер? Ну, той, во время первого посещения Горбачева Англии, когда он еще был секретарем по идеологии?