Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

Пленные застыли с широко открытыми глазами. Им приходилось видеть и пытки, и внезапную смерть, они и сами фактически медленно умирали, но безумный смех наводил на них ужас, предвещая катастрофу. Психические припадки заразительны, как повальная болезнь. В лагерях, где нервы людей перенапряжены, истерия одного человека рождает иногда массовое безумие. Случалось, что люди, охваченные всеобщим психозом, одержимо, без мысли, без страха, лезли по трупам на пулемёты. Скорик знал подобные случаи и потому поспешил увести своих «подопечных» подальше от опасной вышки.

— К кухне, — скомандовал он, зная, как благотворно влияет на людей эта команда. — А вы, — он указал на Гиви Джапаридзе и стоявших с ним четырёх пленных. — Идите за мной.

— Что он с ними сделает? Расстреляет? — шёпотом спросил Шамрай у Колосова.

— Нет, хорошенько накормит, — тихо ответил тот. — Ни черта у него не поймёшь…

— А мы, — спросил Шамрай, с трудом приходя в себя после этой жуткой сцены. — Мы будем ужинать?

— Будем, — Колосов едко усмехнулся. — Распускай пояс, сейчас наешься от пуза.

Перед кухней на длиннющей скамье уже стояли, выстроившись в ряд, алюминиевые чашки с бурдой, которую называли супом. Возле каждой лежал кусок суррогатного хлеба. Вес — точно сто пятьдесят граммов.

Пленные подходили к этой длинной лавке. Похлебать суп и съесть кусок хлеба — на это требовалось всего несколько минут. В конце дворика, тоже высокая лавка — на неё нужно было поставить пустые чашки.

Задерживаться нельзя. Эта процедура смахивала на конвейер. Две порции не возьмёшь: дежурный блоклейтер следит за каждым движением пленного.

— Ну вот и повечеряли, — невесело сказал Колосов, поставив на деревянную стойку пустую посудину. — У тебя что, нет ложки?

— Нету, — ответил Шамрай. Ему пришлось просто выпить этот вонючий суп. — Откуда ей быть?

— Возьми мою. У меня две.

— Спасибо.

Они молча направились к своему бараку. Голод немного угомонился. Пленные давно уже привыкли к постоянному чувству голода — в желудке будто сидит ненасытная жаба и гложет, гложет, проклятая… О том, чтобы наесться досыта, искушённые лагерники даже и не мечтали.

Теперь в бараках горели электрические лампочки: незадолго до темноты включили освещение. При ярком свете грязное омерзительное нутро барака выглядело страшнее, чем днём. Сделай шаг — и всё: тебя сейчас же проглотит огромное чудище, и навсегда пропадёшь в его чёрном, смердящем чреве.

— Неужели этому никогда не будет конца? — спросил Шамрай Колосова.

— Конец будет.

— Когда?

— Когда наши разобьют Гитлера.

— А мы?

— Что мы?

— Что мы для этого делаем? — Шамрая била нервная дрожь.

— А что мы можем сделать?

Шамрай не ожидал такого ответа. Он ссутулился и затих.

— Не теряй надежды, парень, — пытался подбодрить его Колосов.

— На что?

— Не знаю…

— Тогда и молчи, коли не знаешь, — огрызнулся Шамрай.

— Хорошо, будем молчать, — согласился капитан. Казалось, ничто на свете не могло вывести его из равновесия.

Они вошли в барак, и сразу их встретили возбуждённые, сверкающие глаза Гиви Джапаридзе.

— Я убью его, я непременно его убью, — прохрипел сержант. Он сидел на нарах и со злобой, до боли стискивал кулаки.

— Успокойся и хорошенько выспись, — посоветовал Колосов, — ещё неизвестно, добро или зло причинил тебе Скорик.

— Как же так? — Гиви подскочил как ужаленный.

— А вот так. Ты давеча умирать собрался, лежал ко всему равнодушный, а теперь, гляди, убивать готов. И злость, и сила нашлись… Ненависть, сержант, великое дело.

— Что ж, мне, выходит, ещё и благодарить этого выродка надо? Что-то я тебя не пойму, Колосов…

— А тут и понимать нечего, — устраиваясь на нарах, ответил капитан. И сказал Шамраю: — Давай спать. Завтра тебе выходить на работу. Труд нелёгкий, силы понадобятся. Спи.

— Спокойной ночи, — впервые за долгое время пребывания в плену пожелал Роман Шамрай.

— Здесь, лейтенант, не бывает спокойных ночей, — заметил Колосов. — Но всё-таки спокойной ночи.

Шамрай вытянулся во весь рост на жёстких нарах, и только что пережитая страшная сцена встала перед его глазами: высокая вышка с пулемётом чётко проступает на фоне багрового зарева закатного неба и на вышке аккуратный, в застёгнутом на все пуговицы мундире немец, он заходится от истерического хохота, простирая к небу худые, совсем детские руки…

И тут же всё поглотила сонная душная темнота. Но ненадолго, Шамрай будто закрыл и тут же открыл глаза — такой короткой показалась ночь.

— Вставай, — прогудел над его ухом бас Колосова. — На работу пора.

— Ведь ещё не звонили, — недовольно пробормотал Шамрай.

— Сейчас зазвонят. К кухне первые подойдём… Первым, как правило, дают порцию чуть-чуть побольше.

Это сообщение возымело действие. Шамрай тотчас спустил с нар ноги. Голод проснулся вместе с ним, вечный, лютый, как зверь, голод.

— Давай поживей умываться, — командовал Колосов.

— Здесь ещё и умываются? — удивился Шамрай. — Может, и мыло есть?

— С мылом помоешься в душевой, после смены. Пошли быстрее.

Роман смотрел и не узнавал Колосова. Не иначе как подменили человека. В чём дело? Неужели капитану хочется поскорее очутиться в шахте и взяться за работу? Ходит по бараку, будит, подгоняет измученных, невыспавшихся людей. Перед начальством выслуживается, что ли… Этого ещё не хватало.

В большой, без окон, освещённой яркими лампами комнате в стены были вмонтированы десять кранов и из каждого серебристой струйкой звонко лилась вода.

Шамрай, осторожно ступая, чтобы не упасть, прошёл по чёрному, скользкому от постоянной сырости цементному полу, сбросил пиджак, рубашку. Господи, до чего же он худой, обмыть да в гроб положить. Все рёбра хоть пересчитай, а шея — тонкая и жалкая, как у цыплёнка. Воротник гимнастёрки, что хомут, болтается на шее.

— Бережёшь? — Колосов, кивнув на воротник, улыбнулся.

— Берегу, — твёрдо ответил Шамрай.

— И правильно делаешь, — тоже твёрдо проговорил капитан. — А теперь мойся. Вода — друг человека, а чистота — залог здоровья.

Колосов тоже снял свой драный бушлат. Нет, не очень-то выслужился он перед немцами, не жирно содержат они своего слугу. Тоже наглядное пособие по анатомии: кожа да кости. Правда, великан, даже худой, остаётся великаном. Ростом Колосов вымахал с коломенскую версту, метра два будет.

После умывания Колосов выстроил свою бригаду быстро, умело, как некогда свой дивизион. И удивительное дело, никто не возмутился, не огрызнулся, наоборот, все смотрели на него дружелюбно. «Конечно, ссориться с будущим лагерным начальством ни к чему, куда выгоднее ладить, но всё-таки… — сокрушённо подумал Шамрай. — Подхалимы чёртовы, шкурники. Убили в вас чувство человеческого достоинства. За тухлую похлёбку готовы продаться с потрохами… Ну нет, касатик, с Шамраем у тебя так не выйдет… Хоть ты, как видно по всему, и будущий блоклейтер, Шамрай не будет стелиться перед тобою. Не на того напал!»

Только сейчас заныл, зарыдал рельс. Рановато поднял их всех служака. В последнюю минуту в дверях барака появился Джапаридзе.

— Возьми и меня в шахту.

«Чудеса, и этот рвётся», — удивился Шамрай.

— А кто вчера смерти хотел? — напомнил Колосов. — Давай, становись. Шагом марш!

Колонна пленных, девяносто шесть человек, выстроенных по четыре в ряд, двинулись к кухне. Снова миска синеватого супа из солёной рыбы и кусок хлеба.

— А обедать где будем? — спросил Шамрай.

— В шахте угольком закусим, — усмехнулся Колосов. — Это тебе и обед, и завтрак.

— Там же работать надо.

— Ещё как. Хлеб весь не ешь, половину в шахту возьми, — посоветовал капитан.

— Вот этой глупости от меня не дождёшься, — ответил Шамрай. — Я учёный. На завтра запасов не оставляю, потому что этого «завтра» может и не быть.

— И то правда, — добродушно согласился Колосов.

«Странно всё-таки, отчего у человека здесь, в лагере, может быть хорошее настроение?» — продолжал удивляться Шамрай.

Появился Скорик, глаза припухли от сна или от бессонницы, не понять. Оглядел бригаду. Колосов подошёл к нему.

— Сколько?

— Девяносто шесть.

— Хорошо. Веди.

Через ворота колонна прошла без контроля. Просто француз, одетый в какое-то немыслимое сочетание немецкой и французской полицейской формы, пересчитал военнопленных и запер за ними ворота. Появились четверо конвоиров-полицейских; двое по сторонам и двое — в хвосте колонны. Скорик и Колосов впереди.

«Убежать отсюда проще пареной репы», — подумал Шамрай.

Машинально опустил руку в карман пиджака. Заветный гвоздик на месте, никуда не делся, значит, всё в порядке. Колонна шла быстро, и Шамраю снова показалось, что все пленные почему-то спешат в шахту. Неужели торопятся приняться за работу? А если нет, то что их там привлекает? Всё было странно и непонятно. Откуда у советских людей могло появиться желание работать на фашистов? Неужели так сломили, покалечили волю этих красноармейцев, старшин, командиров гитлеровские лагеря?