Избранные произведения в 2-х томах. Том 2 - Вадим Собко

— Вы живёте на улице Бордо, дом девять?

— Да. — Дюрвиль удивлённо взглянул на Шамрая. — Ты кто такой?

— Новый.

— А-а… Что же тебе надо?

Шамрай вынул из кармана затейливо скрученный гвоздик и, как таинственный талисман, протянул на ладони Дюрвилю.

Тот посветил фонариком, внимательно посмотрел, повертев гвоздик между пальцами.

— Что это такое?

— Гвоздик.

— Ну и что?

— Его просил передать вам Клод Жерве.

— Для чего? Кто такой этот Клод Жерве?

— Вы не знаете?

— Нет.

Шамрай почувствовал, как оборвалось его сердце и медленно, с каждой минутой набирая скорость, падает в тёмную бездонную пропасть.

— Извините. Я, наверное, ошибся.

— Скорей всего, — безучастно сказал Дюрвиль и прибавил шагу. — Не отставай, не отставай!

Шамрай шёл как во сне, не чувствуя, не ведая, куда идёт. Его выстраданная надежда рассыпалась в прах, как маленький домик от тяжёлой авиабомбы.

Они дошли до лавы, и здесь Колосов и Дюрвиль, будто с ума посходили, развели бурную деятельность. Расставили мгновенно по местам людей, всё организовали споро, умело, словно после этой смены их ждали высокие награды, по ордену — не меньше.

«Чего они стараются!» — подумал Шамрай. И как ни было горько, ответ напрашивался только один: «Конечно, перед хозяевами, перед немцами выслуживаются»…

Он работал отбойным молотком, умело сбивая вниз куски угля. Они по рештакам сползали на нижний штрек. А там уголь грузили в вагонетки.

Колосов часто появлялся возле Шамрая. Даже крепления помогал ставить. Лицо чёрное, зубы сверкают белизной, улыбка довольная.

— Хорошо работаешь, лейтенант.

«Хорошо работаешь»… дать бы тебе отбойным молотком по зубам. Знал бы, как ухмыляться. Сволочь… Ну, ничего, дождёшься своего».

Потом Колосов куда-то пропал. И только часа через два снова неожиданно появился, как бес из бутылки выскочил. Опять подгоняет, сам помогает, покрикивает. Только кнута в руках нет.

Глаза бы не смотрели на этого немецкого прихвостня.

Шамрай тщетно пытался заглушить работой свои горькие мысли. Теперь он думал о злой насмешке Клода Жерве. Какой же он, Роман, был наивный. Поверил… Лучше уж не вспоминать. Хватит, ещё рехнёшься. И всё-таки что-то странное творится здесь у него на глазах. Кажется ему или в самом деле так: в лаве работают не все пленные, которые пришли сюда. Почему-то исчезает то один, то другой сосед. Хотя все через некоторое время возвращаются на свои места и снова как ни в чём не бывало принимаются рубать уголь.

— Где ты был? — спросил у одного из них Шамрай.

— Внизу. Уголёк, браток, грузил, — почти весело прозвучал ответ.

Довольно! Пусть Колосов из кожи лезет, Шамраю спешить некуда. Ему это подхалимство ни к чему. Выслуживаться перед Скориком или перед Колосовым он не намерен. А это странное, бодрое настроение бригады всё-таки легко понять и объяснить: люди просто истосковались по работе.

— Перерыв, — вдруг скомандовал Колосов и подошёл к Шамраю. — Держи, вот тебе кусок хлеба.

— Иди ты, знаешь куда! — с ненавистью выкрикнул Шамрай. И отполз в сторону. Лучше умереть с голоду, нежели брать милостыню от этого не в меру старательного капитана.

Час отдыхали. И весь час Шамрай в растерянности мял пальцами проклятый, теперь не нужный, хитроумно завязанный гвоздик, и мысль о смерти не казалась ему страшной и нелепой.

Потом снова послышался голос Колосова. И снова пришлось взять в руки тяжёлый, как гиря, пневматический молоток и приставить его стальное остриё к чёрной груди угольного пласта.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Дни шли однообразно скучные, наполненные тяжёлой, каторжной работой. Был на исходе апрель сорок третьего года. Ещё несколько листков слетят с календаря, и настанет Первое мая. Когда ты в лагере, какие могут быть мысли о празднике? Воспоминания приносят не радость, а печаль, они только сильнее бередят и без того больное сердце.

Но и в беспросветной горечи лагерных пасмурных дней Шамраю порой выпадали светлые мгновения.

Это были те минуты, когда в широком окне аккумуляторной ему удавалось увидеть Жаклин Дюрвиль. Шамрай ещё издали слышал её низкий, немного гортанный голос, и сразу его сердце начинало всполошённо колотиться, обрываясь, катилось вниз по длинной, нескончаемо длинной лестнице, звонко перепрыгивая со ступеньки на ступеньку. Он вдруг становился сразу ка-ким-то неловким и, наверное, очень смешным. Во всяком случае, поводов для шуток у Жаклин хватало. Казалось, что для Шамрая у неё припасены самые насмешливые слова. Всё-таки почему она так подтрунивает над ним?

А может, это только ему кажется? Может, не исключено, что каждый из пленных так же думает?

Может быть, и так. Только Роман Шамрай ни на что на свете не променял бы этих минут, когда он, остановившись перед широким окном, видел Жаклин, её удивительные глаза, слышал её голос. Пусть смеётся над ним, если ей это нравится, пусть говорит, что хочет, всё равно видеть её — счастье.

И в то же время подойти к заветному окну, что в омут броситься. Но ничего не поделаешь, сзади длинная очередь пленных, ты торчишь в проходе, как пробка в бутылке. Нужно идти.

— А, это ты? — журчит насмешливый голос Жаклин. — Ну, как приготовился к празднику, отгладил ли выходной костюм, сорочку накрахмалил? Стол у тебя, конечно, уже накрыт и составлен список гостей. Или, может, ты надеешься, что боши пригласят тебя на жареную индейку с каштанами? Как же, открывай рот пошире!

Невозможно понять: смеётся она над Шамраем или злится на себя. Ничего особенно смешного нет в её словах, а ребята смеются. Они уж давно приметили, как Жаклин любит подтрунивать над Шамраем. Весёлый спектакль, ничего не скажешь.

Роман начал готовиться к этим встречам, заранее придумывал сотни острых шутливых ответов. А как доходило до дела, язык не поворачивался, слова застревали в горле. Шамрай стоял, молча, растерянно глядя на Жаклин, придуманные шутки мгновенно испарялись из памяти. Найти в этот момент слова, которые могли бы хоть как-то защитить его от колкостей Жаклин, было просто’ невозможно. А она, как нарочно, каждый раз продолжала донимать его.

— Ты, говорят, дружок, от индюшатины нос воротишь. Что ж, губа не дура. Бери-ка ты лучше, парень, аккумулятор и двигай рубать уголёк…

Шамрай чуть было не заплакал от сознания своей беспомощности. Как всё-таки ей дать почувствовать, что и он не дурак и за словом в случае чего в карман не полезет. Нет, лучше всего поскорей пройти мимо окна. Но это значит пройти мимо Жаклин… А за одну минуту счастья побыть рядом с ней он отдал бы жизнь, единственную ценность, которой он пока ещё владеет.

Жаклин протянула аккумулятор другому пленному. Правда, сделала это молча, видно, исчерпала свои насмешки…

Да где там! Прошла минута, и снова слышится её низкий голос. Снова кого-то до самого сердца пробирает язвительными словами. И в кого она уродилась, такая задиристая? На отца совсем не похожа; тот всегда уравновешенный, спокойный, мягкий. Правда, на Мориса Дюрвиля Роману смотреть не хочется. Он невольно заставляет Шамрая вспоминать о его самой больной боли и самом сильном разочаровании. Гвоздик — подарок Клода Жерве — всё ещё лежит в кармане. Но кому он теперь нужен?

Злясь на себя, на Жаклин и на весь свет, Роман подошёл к клети, где, как всегда, стояли Морис Дюрвиль, Колосов и блоклейтер.

Скорик стоял хмурый, чем-то озабоченный, не усмехался, как всегда, и зубы не скалил. Взглянул на Шамрая, пронзил его взглядом, едва заметно шевельнул хлыстом: проходи. Шамрай прошёл. И сразу чувство невесомости тела в падающей клети перехватило дыхание, на мгновение приглушило волнение и горькие мысли.

В забое он пошёл в атаку на угольный, стекляннозвонкий пласт, как на лютого врага. Ему казалось, что будто стонет стальной зубок пневматического молотка. Вот по наклонному стволу колюче-блещущий в белом свете аккумуляторных ламп поплыл поток битого угля.

И, глядя на него, Шамрай почувствовал себя снова настоящим человеком.

— Молодец, хорошо рубаешь, — послышался из темноты довольный голос Колосова.

Шамраю захотелось плюнуть в его сторону, но он с трудом сдержался.

— Молодец, — снова похвалил капитан. И Шамрай не выдержал.

— Для вас стараюсь, пан будущий блоклейтер, — выключив пневматику, зло сказал он. И сжал кулаки, ожидая взрыва ругани, крика, может, даже ударов,

Но Колосов только весело рассмеялся в ответ:

— Правильно, конечно, для меня. Ну, давай, рубай. Что ж ты остановился? Отдыхать будем завтра в бараке…

Колосов, насвистывая, зашагал по штреку и исчез в густой, непроглядной, пропитанной пылью темноте шахты. Да, весёлое настроение у капитана, уверенно себя чувствует, видно, знает о своём скором повышении. А в забое тишина, будто бы и уголь в этой стороне, кроме него, никто не рубает…