Лестница Ангела - Элина Курбатова

видно, как счастливая невеста отплясывает с подружками. Где-то в глубине сидел и жених. Самый завидный, отучившийся в городе, перспективный, умный, уверенный.

Как же хорошо было в деревне без него.

Дверь избы распахнулась, на улицу вывалилось облако пара, а потом, уставшая, раскрасневшаяся, выбежала невеста.

Счастливая, смеющаяся, она схватила горсть снега и протерла им лицо и шею.

– Дура! – буркнул Васька.

От вида ее счастья у него заломило все тело.

Не так все должно было быть.

Не с тем.

Аня вздрогнула, выронила снег и обернулась. Из-за угла на нее смотрел Васька. Его лицо с трудом проглядывало в клубах сигаретного дыма и пара, идущего изо рта при каждом выдохе.

Аня улыбнулась:

– Васька? Чего ты тут мерзнешь?

Васька кинул окурок в снег и подошел к Ане. Она вся сияла и светилась: раскрасневшиеся щеки и красные зацелованные губы.

– Он никогда не будет любить тебя так, как я, – произнес он, чувствуя, как у него изо рта несет самогоном. – Никто не будет.

Аня прыснула.

Рассмеялась ему в лицо.

Именно этот смех он никогда не сможет забыть и простить ей.

Да, она тоже была нетрезвой. И все же. Он высказал то, что было у него на душе. А она рассмеялась ему в лицо.

– Смейся, смейся, – пробурчал Васька.

Продолжая смеяться, Аня подошла к нему и неожиданно поцеловала в губы.

Внутри все перехватило.

Потом Аня взяла его небритое лицо в ладони и сказала:

– Глупый, бедный Васька! А я бы никогда не любила тебя так, как его.

Она потрепала его по щеке, пожала плечами, чмокнула в лоб и, смеясь, убежала обратно в избу.

На губах остался ее хмельной привкус.

Щеки горели. Это был огонь унижения и горечи.

Горечь потихоньку перегорала в гнев.

Васька обернулся. Через открытую дверь было видно, как Аня подбежала к своему новоиспеченному мужу – рыжеволосому рослому парню со шрамом, спускавшимся от правой брови через висок на щеку.

Тот по-хозяйски прижал ее к себе и поцеловал…

В те же губы, которые только что целовали его, глупого Ваську.

За месяц и 6 дней до конца

…картинка замерла, затем дернулась от помех, и содержимое файла от 1932 года схлопнулось в точку.

Файл загружался все хуже – слишком часто его просматривали, перематывали, прокручивали и даже пытались удалить.

Но так ни разу и не удалили.

Экраны погасли.

Скрипнула дверь: Сизиф вышел из белого бокса.

Глава 37

За месяц и 5 дней до конца

Теплый, сладковатый, с легкой кислинкой аромат, на который отзывалось все ее нутро.

Лиза уткнулась носом в только что испеченный багет, замерев посреди продуктового магазина. Ей было наплевать, что продавец недовольно косился. Все равно она купит этот багет… и эти яблоки.

Она и не знала, что так скучала по запахам. Теперь, когда Лиза могла ходить, ей стали доступны ароматы мира за пределами больничной палаты и квартиры Сергея.

Чужое тело казалось ей сейчас таким легким, почти невесомым. Все, что она ощущала благодаря ему, ей нравилось. Даже ощущение полного, давящего мочевого пузыря. Все это было чувством жизни.

Лотки с ягодами. Аромат спелой клубники. Нет, немного подгнившей, там, на дне. Но ей нравилось и это.

Землистый запах овощей. Картофель, огурцы.

Отталкивающий, соленый дух рыбы. Взгляд Лизы упал на белый, безжизненный глаз сибаса. Выпученный и остекленелый, он напомнил ей, что таким же было и это тело до того, как она – Лиза – поселилась в нем. Таким же было и ее собственное тело, когда пуля вышибла ее вон.

Рыбий глаз напомнил ей, что сама она может двигаться, моргать и, да, черт подери, съесть эту мерзкую рыбу и получить удовольствие.

Лиза потянулась к рыбному прилавку…

– У нее аллергия на морепродукты.

Лиза вздрогнула и упаковка с холодной рыбьей тушей выскользнула из ее руки.

Этот знакомый, но уже начавший забываться голос. Голос из какой-то совершенно иной реальности. Совсем близко, прямо за спиной, но без ощущения тепла и дыхания.

– Твою мать! Да прекрати же так делать! – подняв с кафельного пола скользкую тушу, она демонстративно положила ее в свою корзинку. – Ты и вчера стоял за моей спиной?

Продавцы и кто-то из покупателей с удивлением оглянулись на нее, но быстро потеряли интерес: кто сейчас не разговаривает с воздухом, просто потому что маленький белый наушник транслирует чей-то голос прямо в ухо?

– Нет. Все эти ритуалы физической жизни уже давно меня не привлекают.

Лиза усмехнулась. Ритуалы физической жизни. То, что было вчера, не просто ритуал.

Раньше она бы отпустила шуточку ниже пояса. Но сейчас ей этого почему-то совсем не хотелось.

Сизиф тоже ожидал этой шутки. Он уже не раз слышал от Лизы про «зануду-импотента», но она промолчала.

Это было необычно.

Сизиф насторожился.

Он обошел Лизу и встал возле нее:

– Что ты здесь делаешь? Твоя задача не по магазинам ходить… И как, кстати, вчера все прошло?

Лиза развернулась и двинулась дальше вдоль продуктовых рядов. Она выбирала спелые яблоки как ни в чем не бывало. Сизиф шел рядом с ней.

– Тебе во всех подробностях?

– Я же объяснил… – начал Сизиф, но Лиза перебила, продолжая набирать в корзину вкусы и запахи.

– Я так жалею, что не наслаждалась своей жизнью, когда была жива.

Они прошли мимо полки с банками сгущенки. Обычная, вареная, кокосовая, с пониженным содержанием сахара. Лиза, не глядя, схватила пару банок:

– А говорил – уже не попробую. Видишь, даже ты можешь ошибаться.

Эта ее мечтательность не нравилась Сизифу. Она теряла концентрацию.

Сизиф встал прямо перед Лизой, она замедлила шаг, помня, что бывало, когда она проходила через него раньше. Но сейчас ведь все иначе. Сжавшись внутренне, Лиза прошла сквозь Сизифа. Он весь перекосился от помех, а она почти ничего не почувствовала.

– Соберись, Лиза, тебе нельзя расслабляться. Процесс в самом разгаре.

– Знаешь, я тут подумала, – продолжала Лиза, не обращая внимания на его слова, – каким бы ты ни был, теперь ты со мной на каждом шагу и знаешь обо мне все, а я о тебе – ничего, даже имени. Я имею в виду настоящего. Скажи мне его, может, найду что-нибудь о тебе в интернете. Кем ты был до смерти?

Лиза сгребла с прилавка коробку шоколадных конфет.

– У меня нет настоящего имени, – буркнул Сизиф. – Их было слишком много.

– Скажи последнее. Как ни крути, а мы ведь людские души.

Сизиф помрачнел. Такое выражение появлялось у него на лице, когда он не хотел отвечать