Собрание сочинений. Т. 2. Стихотворения 1961–1972 - Борис Слуцкий
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
КАКИЕ ЛИЦА У ПОЭТОВ?
ЯМБЫ
Приступим к нашим ямбам,уложенным в квадратики,придуманным, быть может,еще в начале Аттики,мужские рифмы с женскимиперемежать начнем,весы или качели — качнем?Качнем!
Все, что до нас придумано,все, что за нас придумано,продумано прекрасно,менять — напрасно.Прибавим, если сможем,хоть что-нибудь свое,а убавлять отложим,без ямбов — не житье.
Нет, не житье без ямбов,стариннейших иамбов,и я не пожалеюдля ямбов дифирамбов.От шага ли, от взмаха?Откуль они?Не вем.Не дам я с ними маху,вовек не надоем.
От выдоха ли, вдоха?От маятника, что ли?Но только с ямбом воля,как будто в Диком Поле,когда, до капли вылит,дождем с небес лечу,лечу, лечу навылети знаю, что хочу.
ХОРОШО!
Хорошо было уезжать.Хорошо было приезжать.Хорошо было просто ездить —хоть на север, а хоть на юг,в одиночку или сам-други с большой компанией вместе.
Расчудесный дождь — обложнойвдруг сменял распрекрасный зной,или было просто прохладно.На другой же день, с утра —замечательная жаравоцарялась ловко и ладно.
Хорошо было. Хорошо!Если было не хорошо,значит, просто отлично было.Почему? Потому что былмолод, юн. До сих пор не забыля пылания этого пыла.
Стихи, не вошедшие в книгу «ДОБРОТА ДНЯ» **
«Начинается давность для зла и добра…»
Начинается давность для зла и добра,и романы становятся историческими романами,и седины из подлинного серебранависают над косметическими румянами.Время воспоминаний пришло и ушло.Начинается памяти время.И в плечах ощущается,словно крыло о крыло,это нетяготящееи блестящеебремя.
СОВЕТСКАЯ СТАРИНА
Советская старина. Беспризорники. Общество «Друг детей»,общество эсперантистов. Всякие прочие общества.Затеиванье затейников и затейливейших затей.Все мчится и все клубится. И ничего не топчется.
Античность нашей истории. Осоавиахим.Пожар мировой революции,горящий в отсвете алом.Все это, возможно, было скудным или сухим.Все это, несомненно, было тогда небывалым.
Мы были опытным полем. Мы росли, как могли.Старались. Не подводили Мичуриных социальных.А те, кто не собирались высовываться из земли,те шли по линии органов, особых и специальных.
Все это Древней Греции уже гораздо древнейи в духе Древнего Рима векам подает примеры.Античность нашей истории! А я — пионером в ней.Мы все были пионеры.
«Покорение поколения…»
Покорение поколения,нет, скорее — успокоение.Поначалу оно беспокоилось,а потом оно успокоилось.Как же сталось и что случилось,как стряслось, что все утряслось,а ведь как пылало, лучилось,говорили, что даже жглось.Кулаком на них настучалипо казенному по столуи кричащие — замолчали,приумолкли в своем углу.Стало тихо, стало глухои — ни шороха, ни слуха.
«Хватило на мой век…»
Хватило на мой век,клонящийся к упадку,и — мордою об стол!и — кулаком в сопатку!
И взорванных мостов,и заметенных вех,и снятия с постовхватило на мой век.
Я думал — с детствомкончится беда.Оказывается,что она — всегда.
Давно на воротулихая брань повисла,и выбитых во ртузубов считать нет смысла.
Расчетов и боев,просчетов и помех,всего, кроме надежд,хватило на мой век.
«Мировая мечта, что кружила нам голову…»
Мировая мечта, что кружила нам голову,например, в виде негра, почти полуголого,что читал бы кириллицу не по слогам,а прочитанное землякам излагал.
Мировая мечта, мировая тщета,высота ее взлета, затем нищетаее долгого, как монастырское бдение,и медлительного падения.
«Бог был терпелив, а коллектив…»
Бог был терпелив, а коллективтребователен, беспощадени считался солнцем, пятен,впрочем, на себе не выводив.
Бог был перегружен и устал.Что ему все эти пятна.Коллектив взошел на пьедесталтолько что; ему было приятно.
Бог был грустен. Коллектив — ретив.Богу было ясно: все неясно.Коллектив считал, что неопасно,взносы и налоги заплатив,ввязываться в божии дела.Самая пора пришла.
Бог, конечно, мог предотвратить,то ли в шутку превратить,то ли носом воротить,то ли просто запретить.
Видно, он подумал: поглядим,как вы сами, без меня, и в общемустранился бог,пока мы ропщем,глядя, как мы в бездну полетим.
«Несподручно писать дневники…»
Несподручно писать дневники.Разговоры записывать страшно.Не останется — и ни строки.Впрочем, это неважно.
Верно, музыкой передадутвопль одухотворенного праха,как был мир просквожен и продутбурей страха.
Выдувало сначала из книг,а потом из заветной тетрадивсе, что было и не было в них,страха ради.
Задувало за Обь, за Иртыш,а потом и за Лету за реку.Задавала пиры свои тишьговорливому веку.
Задевало бесшумным крылом.Свеивало, словно полову.Несомненно, что сей миролом —музыке, а не слову.
«За три факта, за три анекдота…»
За три факта, за три анекдотавынут пулеметчика из дота,вытащат, рассудят и засудят.Это было, это есть и будет.
За три анекдота, за три фактас примененьем разума и такта,с примененьем чувства и законауберут его из батальона.
За три анекдота, факта за триникогда ему не видеть завтра.Он теперь не сеет и не пашет,анекдот четвертый не расскажет.
Я когда-то думал все уладить,целый мир облагородить,трибуналы навсегда отвадитьза три факта человека гробить.
Я теперь мечтаю, как о пиредуха, чтобы меньше убивали.Чтобы не за три, а за четыреанекдота со свету сживали.
«Покуда еще презирает Курбского…»
Покуда еще презирает Курбского,Ивана же Грозного славит семьяисториков с беспардонностью курского,не знающего, что поет, соловья.
На уровне либретто оперного,а также для народа опиумаистория, все ее тома:она унижает себя сама.
История начинается с давностью,с падением страха перед клюкойИвана Грозного и полной сданностьюего наследия в амбар глухой,
в темный подвал, где заперт Малюта,а также опричная метла —и, как уцененная валюта,сактированы и сожжены дотла.
ВОСТОЧНЫЕ МУДРЕЦЫ И ВОСТОЧНЫЕ УМНИКИ
