Реквием для хора с оркестром - Антон Твердов

Артур Артурович выдержал театральную паузу, которую немедленно заполнил долетевший со двора пьяный голос Рашида:

Мне жениться давно надо,

ох, жениться я хочу!

Если к осени не женят,

хером печку сворочу… Иго-го!

Артур Артурович снова поморщился и продолжал:

— Недавно я получил еще две жалобы. Вот, сейчас зачитаю. Жалоба от заместителя начальника Стола Жалоб.

Артур Артурович откашлялся и начал читать:

— «Я, нижеподписавшийся, довожу до вашего сведения тот факт, что занимаю должность заместителя начальника Стола Доносов, хотя речь не об этом, а о том, что мой непосредственный начальник Сталин Иосиф Виссарионович применяет ко мне меры неоправданной жестокости и проводит противоправные действия тоже в отношении меня. Сталин Иосиф, несмотря на то что у меня есть собственное имя и идентификационный номер, запрещает мне называться собственным именем и идентификационным номером, что, безусловно, противоречит государственным устоям нашего государства. Вместо того чтобы называть меня как надо, Сталин Иосиф называет меня Троцким, поганым идиотом…

Артур Артурович хмурится, долго шевелит губами, потом, отрываясь от бумаги, сообщает притихшему залу:

— Тут неразборчиво.

И читает дальше:

— Так… называет Троцким, хохочет и долго — с видимым наслаждением — избивает корзиной для бумаг и пресс-папье в присутствии остальных сотрудников, которые недовольны, но молчат, потому что боятся. Прошу принять к сведению данные факты и принять меры, чтобы данных фактов больше не было… И подпись.

— Это еще не все, — закончив читать, говорит Артур Артурович. — У меня есть еще одна жалоба, которую я зачитывать целиком не буду, так как занимает она пятнадцать листов мелким шрифтом и написана такими словами, что вы все равно ни хрена не поймете. Бумага эта от Лейбы Давидовича Бронштейна-Троцкого (идентификационный номер 666-098), и бумага эта содержит настоятельные требования унять оголтелую и бесчеловечную деятельность Иосифа Виссарионовича. Ну? — потрясая бумагами, как пистолетом, спросил Артур Артурович у Сталина. — Что вы можете по этому поводу выразить, товарищ?

— Виражаться я нэ буду, — медленно выговорил Сталин, выпустив предварительно изо рта серое облачко дыма. — Нэ мастэр, как некоторые тут. А вот Лейбу Давидовича я бы на первом суку повесил.

— Да за что?! — воскликнул Артур Артурович. — Что он вам такого сделал? За что вы его вешать собираетесь?

— За шею, — коротко ответил Сталин и сел.

Артур Артурович осекся, минуту молчал и, придя наконец в себя, мотнул головой.

— Л-ладно, — проговорил он, — объявляем вам, Иосиф Виссарионович строгий выговор с занесением в личное дело.

Сталин ничего на это не ответил, но его серые глаза под нависшими бровями ясно говорили: «Пошел ты знаешь куда со своим выговором…»

— Переходим ко второму вопросу, — заговорил снова Артур Артурович. — И вопрос этот тоже не особенно веселый. Итак, наш бывший участковый, бывший капитан милиции Эдуард Гаврилыч снова вернулся на свою, так сказать, малую родину. Что так, Эдуард Гаврилович? — спросил вдруг докладчик. — Не понравилось в Городе? Не устраивает новое место? Или повышение связано с таким грузом проблем, что вы решили от них избавиться?

— Да нет, — торопливо поднявшись, начал объяснять простодушный Гаврилыч, — это, гражданин начальник, не так все было… Вам, наверное, кто-то неправильно сказал или что-то в этом роде. Вообще-то мне в Городе понравилось, но…

— Заткнись, дурак! — шикнул на него Эдуард, который прекрасно уловил иронию в словах Артура Артуровича.

Гаврилыч растерянно посмотрел на Эдуарда и смолк.

— Тили-бом! Тили-бом! — долетело со двора. — Загорелся кошкин до-о-о-ом!!! Иго-го!

— Не оправдал ты наших надежд, — горько произнес Артур Артурович, откладывая в сторону свои бумажки и налегая грудью на трибуну. — Могу прямо сказать — не оправдал. Поощрили мы тебя — дали тебе, можно сказать, крылья — и напутствовали — лети, орел! А ты? Ты — как не орел, а я не знаю… ворона какая-то задрипанная… взлететь-то взлетел, да только высокого полета у тебя не получилось — так, обосрал, извините за выражение, нас сверху да и грохнулся… Вот что получилось.

Гаврилыч сокрушенно поник головой. Эдуард уставился в потолок.

— Вот что бывает, когда человек… тьфу ты… когда ифрит загордится и перестает думать о том, что ему нужно выполнять свои прямые обязанности, а не… Не выдержал ты испытания, не выдержал… Пошел вон, придурок! — крикнул вдруг Артур Артурович. — Не тебе это я, — проговорил он, взглянув снова на вздрогнувшего Эдуарда Гаврилыча, — а Рашиду…

Рашид, который вперся в зал, таща на плечах свою лохматую лошадку, испугался окрика начальника и, пятясь, удалился. Потом — судя по грохоту — упал, уронив на себя стоявшую у крыльца семипудовую плевательницу, но не расшибся, потому что тотчас со двора донеслось протяжное:

— А белый лебедь на пруду-у-у… Качает павшую… звезду-у-у…

— Вот Рашид, например, — отвлекся Артур Артурович. — Балбес балбесом, а обязанности свои выполняет еще получше тебя. Ни одного запротоколированного происшествия не было на твоем бывшем участке за тот период времени, пока он там работает. Ни одного! А у тебя что — только тебе дали шанс реабилитировать себя после того ужасного проступка, который ты совершил в Городе, а ты что — опять? Опять лопухнулся, дорогой… Накатали корнеплоды на тебя шестьдесят восемь жалоб в разные инстанции — и вчера мне пришла бумага, по которой тебя приказано снять с вверенного участка и…

Артур Артурович снова выдержал паузу, во время которой можно было слышать, как развеселившийся после приключения с плевательницей Рашид, подпрыгивая, радостно декламирует:

— Мы делили апельсин!

Много нас, а он один!

— И отправить на пенсию! — закончил свою речь Артур Артурович.

И тут грянул гром (потом оказалось, что это все тот же бесконечный Рашид, катая на себе лохматую лошадку, влетел пьяной башкой в пасть опрокинутой плевательницы).

— Как на пенсию? — пролепетал Гаврилыч.

— Позвольте, как это? — тихо спросил и Эдуард.

— Вот приказ. — Артур Артурович помахал в воздухе какой-то бумажкой. — Подписан всеми, кто должен подписать. А приказ есть приказ… Так, по этому вопросу все. Переходим к последнему вопросу. Сегодня на повестке дня у нас…

Но что было еще на повестке дня, ни Эдуард, ни Гаврилыч так и не узнали — потому что незамедлительно после оглашения страшного приговора к их месту подошли два мрачного вида ифрита и молча и недвусмысленно указали Эдуарду Гаврилычу на дверь, выходящую во двор, откуда все еще неслись развеселые пьяные крики Рашида.

Так и получилось, что бравый милиционер Эдуард Гаврилович, вместо того чтобы заниматься привычным для себя и полезным для общества делом, теперь целыми днями просиживал в кабаке «Закат Европы», пропивая крохотную свою пенсию.

Глава 3

Как бы то ни было, а настроение у Никиты все-таки улучшилось после того, как он покинул душные стены подземелья и оказался на поверхности загробного мира. Был вечер (день и ночь в этом мире сменялись друг с другом примерно с такой же последовательностью, как на Земле, разве что время измерялось не минутами и часами, а сглотами и суперсглотами), был вечер, и на улицах Города было шумно. Между пестрыми, разнокалиберными и разномастными домами катились толпы горожан — самых разнообразных существ, которые в большинстве своем были выходцами с Земли, однако выглядевшими не так, как они выглядели там, а так, будто явились с самых разных концов бесконечной вообще-то Вселенной.

«Да-а… — думал Никита, медленно фланируя по тротуару и разглядывая толпу, — как там мне полуцутик объяснял, — люди и подобные им существа появляются в загробном мире в виде собственной душевной сущности. Теми, кем они себя представляют. Вот Соловей-разбойник рассказывал — дядька Черномор, оказывается, всю свою жизнь мечтал об обыкновенном женском счастье — и домечтался — умер и оказался женщиной. А я ничего такого о себе не мыслил, вот и остался тем, кем был. А интересно, был бы я таким же фантазером, как мой папаша, писал бы книжки о Ласковом Хрене, отождествляя себя с лирическим героем собственных вымыслов, — кем бы я тогда был? Ну ладно, хорошо, что у меня воображение все-таки не такое бурное, как у некоторых… Вот кем, хотел бы я узнать, был этот шарик на семи ножках?»

Никита приостановился, рассматривая очередного проходящего мимо него горожанина — небольшой воздушный шарик с намалеванной на резиновой поверхности рожицей семенил по тротуару, мелко перебирая коротенькими ножками. Порывы невесть откуда налетавшего ветра тормозили продвижения шарика, кидая его из стороны в сторону, но шарик мужественно продолжал нелегкую свою прогулку, не меняя направления.