Пусть будет гроза - Мари Шартр
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Из уст Колина редко доводилось услышать слово «гребаный», и, если уж он решил употребить такое сильное ругательство, значит, повод был нешуточный. По-видимому, произошло нечто по-настоящему серьезное. Точнее, нечто, что считается по-настоящему серьезным в мире Колина. Собака чуть-чуть полаяла, чтобы, как положено йахепа, тоже принять участие в происходящем.
Колин умолк (до этого он говорил не переставая и крыл страшными словами Криса Уоринга, его мать, двоюродных братьев, дедушку и всю его семью) и спросил у нас, не знаем ли мы, чья это вообще собака.
– Моя, – ответил я.
– Так это ты за ней уезжал на выходные? Вообще-то мы с тобой сегодня утром должны были обмениваться карточками, а ты не пришел. Честно говоря, это свинство! Да еще из-за какой-то собаки!
Его как будто подключили к сети на десять тысяч вольт.
– Так что там за ужасная вещь произошла? И кто такой этот Уоринг? – спокойно спросил Ратсо, подбоченившись и демонстрируя темные круги пота под мышками.
– Он стырил мой альбом с карточками! – взвыл Колин.
– Слушай, Колин, ты же никогда и слов-то таких не употребляешь! – тут уж я возмутился как старая бабушка.
– Извини, но он реальный гад! – откликнулся Колин. – Я его толкнул ненарочно, а потом сидел и листал альбом, и вдруг он его как схватит и как побежит куда-то! Я даже не успел сообразить!
– Когда это было? – спросил Ратсо.
– Да часа еще не прошло, там, рядом с женской парикмахерской. Прямо посреди улицы! На глазах у прохожих! Я звал на помощь, но все зря. И вот я побежал сюда, чтобы его найти. Мозес, ты со мной?
– Ой, прямо сейчас? – проговорил я, еще не окончательно проснувшись.
– Мозесу нужно отдохнуть, – отозвался Ратсо, сжимая кулаки. – А вот я тебе помогу! Сейчас найдем этого типа, и, можешь не сомневаться, он вернет тебе твои карточки и больше никогда пальцем к твоим вещам не прикоснется.
Мы с отцом застыли, разинув рты, а эти двое уже шли в сторону центра.
– Эй, Мозес, я завтра утром за тобой заеду перед школой! – крикнул Ратсо, обернувшись.
Он коротко махнул мне рукой, и рука в полете превратилась в кулак, поднятый над головой. Классный жест.
– А, ага, спасибо. Только, Ратсо, слушай! – закричал я ему вслед. – А машина-то! Она ведь так и прицеплена к папиной! Что нам с ней делать?
– Я за ней зайду. Ее я тоже не брошу, не надейся! – ответил он, шагая вслед за Колином.
Я смотрел, как они уходят вдаль, как Лорел и Харди или еще эти два актера из фильма «Полуночный ковбой» – Джон Войт и Дастин Хоффман’8. Тут ко мне подъехала мама – и протянула руки, чтобы меня обнять.
– Ой, Мозес! Что с тобой случилось? – изумленно воскликнула она.
18 Стэн Лорел и Оливер Харди – популярная комическая пара в американском кино 1930-1950-х гг., один из актеров был толстячком, а другой – тощим. «Полуночный ковбой» (1969) – очень знаменитый в свое время фильм режиссера Джона Шлезингера о том, как в Нью-Йорке подружились два неприкаянных бездомных парня, оба – «ловцы удачи».
Я набрал побольше воздуха в легкие и начал рассказывать, как прошли мои выходные, но мама меня оборвала, как будто все это ей совсем не интересно.
– Да нет, Мозес, я не про это. Что с твоим лицом?! Что произошло?
Вид у нее был реально удивленный. Я слегка запаниковал, прижал руки к щекам и стал повторять как сумасшедший:
– Что такое? Что?
Но мама не ответила, только глубоко вздохнула и загадочно улыбнулась.
Я чуть ли не бегом бросился в ванную и там, посмотрев в зеркало, испытал, наверное, самое мощное потрясение за всю свою жизнь.
Это просто невероятно. Кожа была абсолютно чистая, ни единого прыщика. Произошло настоящее чудо. Мне пришлось опереться на край умывальника, чтобы не рухнуть на пол.
– Я смотрю, выходные пошли тебе на пользу, – заметила мама за моей спиной. – Это что, какая-то магия, колдовство? Или ты все-таки дошел вчера до дерматолога?
Я обернулся, чувствуя, что на глаза наворачиваются слезы:
– Мамочка, если бы ты знала!
Мне хотелось убедиться окончательно, поэтому я снял футболку и попросил маму осмотреть мне спину.
– Да нет же, Мозес. Я не знаю, как такое возможно, но у тебя кожа как у младенца! Просто чудо, я так за тебя рада!
Я посмотрел на наше отражение в зеркале: я – голый по пояс, и мама – в кресле.
И улыбнулся этому маленькому, этому крошечному счастью величиной с удавшуюся жизнь. Несколько секунд мама гладила меня по спине – наверняка так же, как и когда я был младенцем, а ей хотелось меня успокоить. Она как будто следила за моим дыханием, желая убедиться, что все со мной в порядке. А потом запела ту колыбельную, которую пела, когда я был маленьким:
Ты ли дышишь, дитятко?
Ты живо ли, дитятко?
Тебе больно, дитятко?
Будь счастливо, дитятко.
Ты живи,
Ты живи,
С матерью, с отцом в любви,
Дитятко,
Ты живи.
Мы с мамой несколько долгих минут молча смотрели друг на друга. Она чуть заметно улыбалась, немного грустной улыбкой, и мне стало так тепло – я почувствовал, что я дома и никогда больше не буду здесь одинок.
Я бросил взгляд на пса, который уснул у моих ног, будто убаюканный маминой колыбельной. Вид у него был такой безмятежный, что я решил оставить его отдыхать на коврике перед душевой кабиной.
Мы вышли из ванной, я толкал мамино кресло, мы оба немного покачивались. Вышли во двор к отцу. Он с недовольным видом осматривал машину Ратсо и не переставая бубнил себе под нос:
– Непостижимо. Просто уму непостижимо… как вы ухитрились доехать туда на этом. На этом! На таком металлоломе! Мозес, ты вообще думаешь головой? Чтобы ты – и ввязался в такое!
Я опустил глаза, но мне показалось, что за этим ворчанием кроется скорее что-то ободряющее, а не упрек.
Иногда, чтобы понять мир, нужно всего-то перевернуть его с ног на голову.
И вот папа хрюкнул от смеха, прикрывая рот, как мальчишка, который только что рассказал глупый анекдот. Мы втроем стояли и как дураки пялились на помятую «вольво». И, кажется, все думали об одном и том же.
Папа взял маму за руку, и они долго-долго стояли так вместе, не двигаясь.
Я
