Канашкин В. Азъ-Есмь - Неизвестно

Надо, очевидно, быть уж совсем наивным, чтобы принять за истину незавершенный горьковский аккорд: «Уйди с дороги, таракан!»… Хмельное самоупоение, демонстрируемое завлабами и правоведами «молодой российской демократии», не только не исчезает в пространстве и времени, а обретает, странно сказать, определенную бутафорскую поэтичность. Не имея возможности ни согласиться, ни возразить с того света, Горький по-своему, как бы от обратного, яростно работает на идею переформовки России, ибо обнаженная им псевдоличность, реактивно пекущаяся о возрождении личности, – метастаза дня, отзывающаяся смертью. Облаченная в гайдаро-чубайсо-фронтменовскую прикидку, она предстает не метафорой изведения, а той нирваной, в которой сочленились и стали неразличимы – «в гору» и «с горы», «простолюдье» и «новые господа», «незыблемость приватизации» и «парламентский консенсус», «картонные выборы» и «качество жизни».

5.

Здесь нужно принять во внимание, что трактовка «самгинщины» как «самоистребительной телесности» или «мультикультурной редукции», данная горьковедами ИМЛИ, – определенная экспрессия и канонической отнюдь не является. Сегодняшний правящий бомонд смешал карты, связав неогуманитарный паллиатив не с миродержавной реакцией, не с регрессией к избранной «почве и крови», а с культом комфорта, присущим просветительской цивилизации, – силы понятой как «права личности» и «достойный уровень жизни». Приверженность благу у совершившего перерокировку дуумвирата, – не почвенничество, не исторический идеализм, а отрешение от России, превращение ее в «кормящий ландшафт», в зону «для охоты», место утоления маньеристско-властных амбиций. Потребительские глубины в декларациях наших Правителей – не только материя, но и энергия. Агрессивность потребительства – его необходимое составляющее. Сводить усилия тандема к потребительской стихии – занятие сверхзанимательное, но обреченное. Свои проблемы Путин-Медведев понимают отменно и сами и не делают секрета из эксцентричной сумятицы собственного трансцендентно-брутального опыта. В интервью 3-м ведущим ТВ-каналам (июнь-октябрь 2011г.) они поочередно выделяют социальную кастовость как артикулированно-персоналистическую перспективу. И этим самым вносят «выворачивающий» корректив не только в горьковскую ораторию преображения, а и в русский исторический разум как таковой.

6.

И все же, кто такой в наши дни Горький: положительно–прекрасный мученик «игры на повышение» или потенция всяческого зла? Вслушиваясь во всепобедительные спичи дуумвиров и погружаясь в веселяще–бурлящую фразеологию парламентского капища, приходишь к вольно-невольному выводу: в сей час актуально прочитанный Горький – автор скорее провокативно-пророческий, чем идеологически-репрессивный. Его Клима Самгина вполне можно рассматривать как пародийное извлечение из «Яблока», «Правого дела», местечково-либеральной содомии Жириновского. А воспитательные тезы из памфлетов «О предателях», «Об умниках», «О преступниках», «О мещанстве», «О солитере» как морально-нравственные постулаты КПРФ или «Справедливости», примеривающих на себя горьковскую культурно-обличительную маску.

Впрочем, каким бы игровым в жириновско-мироновском «перформансе» Горький не фигурировал, он остается доминантным: неистовым и страстным, одержимым и мужественным. И его силы и нервы, ушедшие на борьбу с ветряными мельницами, способны вывести из себя сразу всех соучастников панегирического хорала. В оперативной зарисовке «О солитере», например, Горький так диагностирует «партийную эгоцентрику», группирующуюся вокруг носителей «спасительной модели» и незаметно для себя из послушников идеи превращающихся в бессловесную тварь: «Солитер – по-французски «единственный» – это ленточный глист. Он живет в кишечной полости человека, питаясь его соками, состоит из массы отдельных слабосвязанных между собой члеников и достигает длины 3-4 метров. Если выгнать из кишок 99 члеников, но оставить только одну головку, – солитер снова чудовищно разрастется. Услужливая посредственность, как тронутое буржуазностью единоутробное целое, чрезвычайно похожа на солитер: она – тоже паразит, тоже существует, питаясь чужими соками, тоже обладает поразительной способностью быстрого размножения».

7.

«Человек есть нечто, что должно быть побеждено. Есть много путей и способов преодоления; ищи их сам! Но только шут может думать: через человека можно и перепрыгнуть…» Эти пророческие слова Фридриха Ницше, которые Горький первоначально намеревался поставить в качестве эпиграфа к поэме «Человек», сегодня можно смело сделать девизом ко всему его творчеству. Он не верит разбитным спасителям-шутам, будь они «красными», «розовыми», «коричневыми» или «голубыми». От его «героической нормы» трещат, гнутся и лопаются скрепы «баксового партнерства», и ее, эту норму, невозможно загнать в рамки каких бы то ни было буржуазно-обустроительных движений. А приватизировать писателя пытались и ельцинисты после выхода «Несвоевременных мыслей», и «правые», прохваченные его импульсивно-просионистским зазеркальем. Но Горький не просто ускользает из душных тенет новых «европеизаторов», всякого рода «интеллектуально-истеричных глистов» и «паразитов в организме нашего государства», – он на последнем пределе бросает проектировщикам зверологического эйдоса в лицо: «Гибкость вашей буржуазной психологии совершенно поразительна, такую же гибкость проявляет организм, сотрясаемый судорогами агонии».

Отрицание Горьким прав так называемой «самозваной личности» – это, прежде всего, отрицание буржуазного индивидуализма, не способного уловить смысл духовного кризиса современника. В 1933-м году в Ленинграде вышла книга Горького «Публицистические статьи». Главная ее мысль: «Буржуазия – класс дегенератов». С нескрываемым заострением мещанство изображается здесь то как племя «полулюдей», то сравнивается со всякого рода «ползучими и пресмыкающимися». «Страшный ужас перемен совершенно не изменил психику мещанства так же, как он не изменил привычек комаров, лягушек, тараканов…» – пишет Горький. И уточняет: «Капитализм стал уже «диким мясом» на теле трудового народа, и это «дикое, загнивающее мясо необходимо удалить». Что касается «пригодного» капиталиста, – поясняет он далее, – то это давным-давно «не человек, а трест, то есть частица бездушной механической машины»; «как идеальное завершение типа современного капиталиста – Рябушинский-Березовский-Гусаковский (так у Горького!) – едва ли человек, вероятнее всего, он нечто человекоподобное…»

8.

Горький пришел в мир предельно разорванный, дисгармоничный и воспринял себя изгоем, призванным своею болью, своими муками искупить боль отверженных. Жизнь трагична не от того, что человек трагичен по своей сути, а от того, что обустройство складывается трагически. И если этому обустройству дать разумный ход, жизнь станет другой…

Страсть к познанию, к обретению житийного формата становится горьковским искушением и правом вести за собой. Нет смысла перечислять все перипетии горьковских подвижнических преодолений и взятых им высот. Их неимоверно много, и все они – искупительное чудо. Об этом написал в 1929-ом году в «Журнале для всех» (№ 1) Н. Евреинов, вспоминая, как молодой Горький попросил у него карту Австралии, пообещав, что на следующий день выучит ее наизусть. «И выучил всю карту: острова, леса, горы, города».

О стойкой, доходящей до религиозной самоотдачи горьковской вере в то, что гармоничной доктриной можно гармонизировать мир, несколько позже поведал и К.Чуковский в книге «Современники» (1967): «У большинства самоучек знания поневоле клочковатые. Сила же Горького заключалась в том, что все его литературные сведения были приведены им в систему. Никаких случайных, разрозненных мнений его ум не выносил, он всегда стремился к классификации фактов, к распределению их по разрядам и рубрикам. Книг он читал сотни по всем специальностям – по электричеству, по коннозаводству, и даже по обезболиванию родов.… Один из писателей говорил мне: «Думают – он буревестник.… А он – книжный червь, ученый сухарь, вызубрил всю энциклопедию Брокгауза от слова «Аборт» до слова «Цедербаум».

Лев Толстой, яркий носитель традиционного русского сознания, никак не мог уразуметь, почему человек не может придти к добру, если знает, что добро это благо? Горький, мысливший в категориях благоизменяемого бытия, сводил мир к константам, в которых должен существовать разумно счастливый человек. А потому с ним на послеоктябрьском этапе случилась та беда, что он не нашел в себе сил отринуть соблазн цивилизованно-иллюзорного драйва, сказку о крылатых евро-конях. Конкретно-неогуманитарно-теургическую право-троцкистскую платформу, целью которой стало не только устранение твердокаменного Сталина и его клики, а и демонтаж «самодержавно-сплоченной» социально-политической системы.