Советник царя Гороха (сборник произведений) - Алексей Владимирович Мефокиров

после двойного-тройного выжима и матерного слова, произносимого хором всем нашим доблестным экипажем (естественно, что более всех матерился сидящий посередине Жека, которому я с остервенением лупил набалдашником рычага по коленкам, при этом, то и дело угрожая заехать в нечто куда более ценное). Но надо сказать, что в целом машинка бежала довольно резво, и более всего эта поездка ассоциировалась с верховой ездой блох на муравье. Блохами, естественно, были мы.

Лагерь Ремада, с ее бесконечными рядами стандартных палаток, населенных беженцами, представляла, конечно, не слишком веселое зрелище. На въезде сюда Халид высунулся из окна и издав гортанный крик, отправил кому-то горячее приветствие. Повсюду были лица людей, потерявших свой кров: растерянные, уставшие, апатичные. Мы медленно ползли вдоль палаточных рядов, так как в любую минуту под колеса мог броситься кто-то из игравшихся неподалеку детей. Никто из взрослых не обращал на нас внимания, и только некоторые дети, оторвавшись от своих игр, провожали наш грузовик каким-то безразличным взглядом. И от этого было почему-то жутковато. Не знаю, откуда я такое взял, но когда ехал сюда, мне казалось, что в лагере нас будет встречать восторженная толпа. Во всяком случае, уж точно сзади будет бежать стайка мальчишек, радостная от привезенных нами подарков. Но ничего подобного не было.

Мы подъехали к одной из палаток, около которой Халид нам сказал остановиться.

Тут же началась разгрузка: только теперь я забрался в кузов-будку, а Жека с «Мисс Мари» принимали ящики. Легче от перемены мест слагаемых не стало: будка была довольно маленькая, мне было там тяжело развернуться, особенно вначале, когда все было заставлено картонными ящиками.

За тот день мы сделали еще около трех рейсов, и в принципе меня это устраивало. Утомительно, не комфортно, множество всяческих бытовых и прочих лишений – но обычная работа. Во всяком случае, не стреляли и не бомбили. Как и обещал Жека – подальше от войны. Да и вообще, даже не Ливия, а Тунис.

«МАНы», правда, ездили в Ливию через КПП «Уазан». Им давали специальные гуманитарные пропуска и они, нагрузившись всякими лекарствами, одеждой и прочей всячиной, переправлялись через охраняемую повстанцами границу. Честно говоря, мне было завидно видеть, как они, пуская черные соляровые облачка, каждые два дня уходят к границе, а потом их водители два дня отдыхают, играя в преферанс. Водили «МАНы» два поляка, немец и еще какой-то человек невыясненной национальности: то ли бельгиец, то ли голландец.

Держались они отдельно от нас. Картина была такой. Чисто одетые, уверенные в себе, они попивают кофе, в то время как мы, наоборот, грязные, в пыли, словно побитые собаки, поздно вечером каждый раз бредем мимо них в душ.

Так прошло около четырех дней. Вечером четвертого дня мы, как обычно, вернулись из последнего рейса. Проехав через ворота, я выгрузил Жеку с Халидом, а сам поехал ставить машину. Потушив фары и кинув ключи в карман шорт, поплелся по пыльному асфальту к жилому блоку.

Но что-то на нашей базе было не так. Не было слышно обычных вечерних разговоров, не играла музыка, все вокруг ходили нервные, взъерошенные. Зайдя в комнату и вытащив из баула белье и полотенце, я отправился в душ. По дороге встретил Халида.

– 

Why are all people so nervous today? –

спросил

я

;

– 

Two of our lorries are killed…

– 

What? How a lorry could be killed? Are they cracked up?

– 

They were burnt by grenade-gun. I don’t know better…

В тот момент я толком ничего не понял, кроме того, что произошла какая-то катавасия с двумя нашими машинами.

Примерно часа через два началась непонятная суета. Со стороны Уазана приехал микроавтобус, «Тойота», и из него начали выгружать какие-то свертки в черном полиэтилене. Атмосфера стала чрезвычайно гнетущей, все повыходили из своих комнат и с мрачным любопытством начали взирать на происходящее. Когда свертки положили на землю, то стало совершенно очевидным их содержимое. Это были тела поляков и бельгийца (или голландца), куда исчез немец, поехавший вместе с ними, было неизвестно. Поляки сильно обгорели, их лица были иссечены и их трудно было узнать. Все замерли в каком-то жутком оцепенении. Ветер пошатывал светящий сине-белым светом фонарь, отчего тени подрагивали, и казалось, что лежащие в полиэтилене шевелятся.

Сказать, что было страшно, нельзя. Страшно нам стало несколько позже. Было просто крайне гнетущее чувство, холодное и мерзкое. Едва ощутимый запах тления доносился до наших ноздрей, и внутренне все протестовало против того, что живое существо, живой человек, еще вчера весело болтающий и открывающий банки с пивом с криками «Сче не зогнила Польща», вдруг превращался в кусок мертвой плоти; в какое-то подобие куриной тушки, завернутой в полиэтилен.

Когда кто-то, бравируя, начинает шутить на тему смерти; или наоборот, словно гот, пускается в романтизированную философию, теперь я его не понимаю. Раньше, будучи моложе и глупее, понимал. И даже сам мог отпустить парочку черных шуточек. Но с какого-то момента все поменялось.

Мы невежды, мы почти ничего не знаем, и во всей жизненной суете нам остается уповать только на высшие силы, в воле которых нас защитить. Мы привыкли видеть случайность в смерти, хотя с куда большей вероятностью абсолютной случайностью является каждое мгновение нашей жизни. Просто удивительно, в свете существующих опасностей, что мы продолжаем жить мгновение за мгновением. И очевидно, что если бы не благосклонность к нам чего-то или кого-то куда более могущественного, нежели хаотическая случайность, то все бы мы не просуществовали и сотой доли секунды. Мы не привыкли видеть все в таком разрезе. И здесь действует «закон леса вдоль железной дороги», привычности окружающих нас впечатлений и суждений.

В ту ночь никто из нас не мог уснуть. Мы втроем,– я, Жека и Халид, – пили крепкий, ароматный кофе, дымящийся в холодном ночном воздухе. Мы сидели близко друг к другу, и нам хотелось ощущать рядом плечо напарника, потому, что так было легче. Если до этого нас безумно раздражало вынужденное сближение в тесноте кабины, то сейчас наоборот, ощущение, что твой напарник сидит рядом с тобой, так же, как и ты, прихлебывает кофе, устремив взгляд в серую бесконечность ночной пустыни, – успокаивало. Накануне мы слегка поцапались вокруг «распределения обязанностей», и даже наговорили друг другу немалую кучу русскоязычных и англоязычных гадостей, но сейчас, напомни нам кто-нибудь о дневной ссоре, мы бы не поверили ему. Мы сидели под хрустальным небом Северной Сахары, на нас сверху смотрели невероятно крупные и яркие звезды, а мы сидели и молчали. Нам не было