Пятицарствие Авесты - Сергей Ведерников

— Ни хрена себе! — удивился Виктор. — Первый раз слышу такое откровение.

— Да, вот такая жизнь! Вон в том селе, за рекой, где школа, рассказывают, что когда церковь построили и на колокольню поднимали колокол, он вдруг застрял. Ну не идет никак! То ли верёвку заклинило, то ли специально сделано было, но вышел поп и сказал, мол, мужики, грешен кто со снохами, отойдите от верёвки.

— Ну и что?

— Отошли несколько человек. Только потом две молодые женщины повесились. Это уже позднее, при колхозах, всё изменилось. Отделялись без особых забот: все работали в одном большом коллективе.

— Да, не думал я над этими делами, — признался Виктор.

— Ты считаешь — я думал. Это только сейчас, когда у меня такое несчастье; поэтому и кажется иногда, что зря я уехал из деревни. Тебе, наверное, рассказывали почему? Да только врут всё. Зашёл я как-то зимой, перед обедом, на ферму, где жена работала. Прохожу в дежурку, открываю дверь, смотрю — начальник отделения повалил мою жену на топчан — там сторожа спят, — блузку ей уже порвал, сиськи видно. Хорошо — я заметил, что она отбивается, убил бы иначе, а так только его… чуть не убил. Вот и пришлось уехать.

Он бросил сигарету, поднялся.

— Ну давай уже достроим твой мостик.

Завершив работу с мостиком, Виктор подсоединил насос, включил его, а через полчаса прибежал племянник с известием, что все ёмкости наполнены.

— Вот как хорошо! — удовлетворённо произнёс Александр. — За полчаса только раз с вёдрами можно сходить, а так — уже около куба.

Он оделся не спеша, причесал мокрые волосы, закурил.

— Мне надо в магазин сходить. Пойдешь? — пригласил он Виктора.

— Нет, я не пойду. Да и тебе можно не ходить.

— Что ты, я и так твой должник.

— Оставь! Какая глупость!

— Нет, я пойду.

— Ну смотри. Спасибо, что помог.

К вечеру на мотоцикле приехал брат Алексей. При встрече они успели лишь обняться и обменяться несколькими фразами, а после ужина, когда Виктор, как и прошлым вечером, сидел на скамейке под окном, брат, разговаривавший до этого с детьми и матерью, присоединился к нему.

— Рассказывай, как у тебя дела, — попросил он.

— Какие мои дела? Обычные. Как всегда. Правда, с деньгами труднее стало, задержки с зарплатой, но перебиваемся. Дочь вот школу окончила. Поступать будет, — он помолчал. — А у тебя как? О чем вы там говорили?

— Мать ругается, что жену бросил, дети плачут.

— Ты разошёлся с Алевтиной?!

— Я просто ушел к другой женщине.

_?

— Чему ты удивляешься? Мне всё это надоело, я устал, и всё.

— Но ведь ты же сам пил вместе с ней.

— Больше того, мы вместе и начали, но она даже не попыталась остановиться или меня остановить: она всё-таки женщина. Её дети не остановили. Последнее время украдкой от меня уже пила. Я прихожу домой — она спит уже пьяная, если не на работе.

— Она где-то работает?

— Работает на нашей вязальной фабрике, да и то с прогулами.

Он помолчал, глубоко затянувшись.

— Дети измучились, глядя на наши скандалы. Хорошо хоть у них есть куда уйти. Если бы не мать с Лидой, не знаю, что бы было. Ты слышал, что у меня дочь новорождённая умерла?

— Да, слышал уж…

Алексей вдруг сдавленно всхлипнул и разрыдался.

Виктор растерянно молчал, не зная, что предпринять, но наконец решил не мешать ему выплакаться, боясь, что его участие вызовет только раздражение у брата. Тот наконец утих, лишь изредка всхлипывая и размазывая по мокрому лицу слёзы.

— Заболела она, — начал Алексей прерывисто. — Врачиха, обслуживавшая нас, сама беременная, пришла, сказала — ОРЗ, выписала какие-то таблетки. Давала Алевтина их ребенку, нет ли — не знаю. Она же на больничном была, дома сидела, и каждый день пьяная.

Постоянно пиво глушила, а ребенок грудь сосет. В субботу вечером я дома был, поддатый тоже… взял дочку на руки, а у неё температура. Сбить никак не можем. Взяла она меня своей ручонкой за большой палец крепко, крепко и смотрит на меня так… — он вдруг застонал и склонился на колени, обхватив голову руками. — Господи! Она будто прощалась со мной…

Он снова застонал и надолго умолк. Растерянно молчал и Виктор, воображение которого повторяло и повторяло для него эту сцену, а он уже панически искал образы, способные отвлечь его от этого наказания. Алексей наконец выпрямился и уже ровным голосом продолжал рассказывать.

— Вызвали «скорую», увезли в больницу, а утром она скончалась. Оказалось — двустороннее воспаление лёгких.

Курировавшую врачиху наказали, но это уже не имеет значения. Похоронил я её в могиле отца, там, сбоку прикопал.

— Да, брат, выпил ты эту чашу.

— Мне она во сне снится такой. Даже и сейчас кажется, что умереть если — и то было бы легче.

— Я вот думаю, как мать перенесла смерть аж пятерых детей? Когда представляю, как один из них мучился до самой смерти непроходимостью кишечника, просясь на руки то к ней, то к бабушке со словами: «Какать!», «Писать!» — а у другого лопнули глаза после того, как ему влили какую-то невероятную дозу лекарства, у меня холодеет всё внутри.

Молчание затянулось, но Виктор всё же решил спросить Алексея о его новой женщине.

— Она работает медсестрой. У меня стало сердце болеть — ложусь иногда в больницу. Там и познакомились. Она мне нравится, я ей — тоже. У неё свой домик, уже неделю живём вместе.

— А как же дети?

— Она не против детей, но они вряд ли будут там жить.

Впрочем, и не надо. Мать с Лидой против. Будут если приходить, и то — слава богу.

Они засиделись допоздна; деревня уже спала, света не было даже в их доме, и дважды мимо прошла пара, обеспечивавшая ночной караул.

Через два дня Виктор уехал: нужно было торопиться, чтобы дочь успела сдать вступительные экзамены в институт, и, прощаясь, как обычно, с матерью, он с горечью подумал, что ему всё труднее и труднее расставаться с родными. Вдруг вспомнилось, как, уезжая несколько лет назад, он забыл попрощаться с двоюродным дядей, как тот вышел на взгорок, догоняя и зовя его; но он не вернулся, лишь крикнул в ответ, что скоро приедет; а когда вернулся — даже раньше, чем ожидал, — дядю уже не встретил.

В областном агентстве Аэрофлота пришлось купить билет на рейс следующего дня: на сегодняшний он уже опоздал.

Поэтому он не торопясь побродил по городу, а потом, устав, решил поехать в аэропорт, чтобы там отдохнуть, устроившись в местной гостинице. Автобус, на котором он добирался в аэропорт, оказался полон пассажирами; было и понятно: конец рабочего дня и люди спешили на свои пригородные дачи, стараясь не упустить погожие деньки, того и гляди могущие смениться дождливой и прохладной погодой, не такой уж редкой летом в этих местах. Виктор уступил место молодой женщине, плотно прижавшейся к нему, решив, что её сильно потеснили, а когда встал рядом, был приятно удивлен её общительностью и доброжелательностью. Выяснилось, что она едет на дачу и у неё окончилась рабочая неделя, но она давно не была там одна, и ей, очевидно, будет страшно и одиноко. А перед остановкой, где ей надо было выходить, оказалось, что вместе с ней выходит ещё и подвыпивший мужчина, подозрительно на неё поглядывающий, очевидно, он обязательно к ней привяжется, если Виктор не согласится её проводить. Понимая смысл происходящего, он вдруг подумал: стольких женщин обидел своим невниманием, что, возможно, их обида сыграла с ним такую глупую шутку, оставив его без любви, без женской верности. А почему бы и нет? Он вышел из автобуса вслед за ней, и по дороге она что-то не умолкая говорила, так что он не имел возможности вступить в разговор, а пьяненький попутчик, не обращая на них никакого внимания, скоро исчез в многочисленных улочках дачного поселка за вишнями, яблонями, кустами малины.

Утром она, жизнерадостная и счастливая, не упускала возможности прикоснуться к нему, прильнуть, словно в благодарность за ночную близость, но, уже провожая его и ожидая автобус на остановке, вдруг заявила: вот-вот приедет её муж, и она не хотела бы, чтобы он видел их вместе.

Виктор оторопело смотрел, как она отошла от него на некоторое расстояние при подходе автобуса, а затем с чувством обидной досады пошёл навстречу выходившим из автобуса пассажирам и, уже усевшись у окна, наблюдал, как его ночная подруга целует только что приехавшего мужа.

Ему вдруг стало безумно стыдно за случившееся с ним этой ночью; он не чувствовал к тому мужчине, обнимавшему её, ни злобы, ни ревности, ни злорадства, но только стыд и унижение по отношению к себе самому, и вдруг снова вспомнились слова древней легенды: «Скажи мне, друг мой, закон Земли…»

Уже к вечеру добравшись до дому, он увидел дочь и сына, бросившихся ему навстречу, повисших у него на шее.

Растерянный и взволнованный, он никак не мог отойти в сторону, чтобы освободить дорогу автомобилю, бесшумно остановившемуся сзади и даже не пытавшемуся подать сигнал о помехе.