Пятицарствие Авесты - Сергей Ведерников

— Мам!.. А вот говорят — колоски, колоски… Что, за колоски сажали?

— Ну не знаю, в наших местах никого не сажали; разве что колхозного бухгалтера за растрату, да и то уж на твоей памяти. Колоски, конечно, собирали, но много ли их было?

Ведь жали серпами, редко жнейками, а комбайнов тогда не было. Сжатую рожь ли, пшеницу ли вязали в снопы и ставили в копны на поле, а увозили на ток уже позднее, когда зерно доходило в снопах. Возможно, кого-то и сажали за то, что обрезали колосья со снопов. А то и снопы увозили с поля. Воровали ведь всегда, и в советское время тоже.

Помню, ещё до революции, я маленькой была, в деревне сход собрали: поймали какого-то вора. Что он уж там украл — не знаю. Ой, как его били! На глазах у всех. Страшно били, — она покачала головой. — Страшно даже вспоминать. Два брата его избивали. Вскоре тот помер.

Она вздохнула, помолчала и грустно продолжила:

— Трудно жилось. И при советской власти тоже. Вы ведь у меня четверо — самые последние. Пятеро до вас умерло, — она вытерла глаза платком, висящим на шее. — До города далеко, медицина плохая была, лекарств не было. Перед смертью отец вдруг очнулся и говорит: «Мать! Дети, дети!..»

Не знаю, что уж он увидел, во сне ли, как ли… Не знаю…

Только я ему сказала: «Конечно, конечно…» У нас ведь много детей-то было. А как умер, похоронили рядом с ним, в его же могиле, чужого ребёнка — маленького ещё: мать попросила.

Я тогда сказала: «Да-да, конечно. Он детей любил». А недавно ещё и Маню, дочь брата твоего, туда же прикопали, теперь ему там не скучно.

Она, окончательно расстроенная, постоянно вытирала покрасневшие от слёз глаза.

— Ладно, мам! Успокойся! — уговаривал её Виктор.

— Да ну вас! Растишь вас, надеешься! А у вас тоже…

Неизвестно что…

— Но я же говорил, что у меня всё в порядке!

— А чего ж такой седой?

— Тебе же сорок только, — поддержала её Лида.

— Вы же знаете, что я болел в детстве.

— Это когда мы пытались тебя лечить, а ты с рёвом отказался, — говорила мать, — и нам пришлось отступить.

— Вы вот что мне скажите: был ли у нас в роду кто-то из французов?

Мать взглянула на него удивлённо, но, подумав немного, отвечала неуверенно.

— Я, наверное, уже рассказывала об этом, раз ты спрашиваешь. Да, говорили в семье, мол, кто-то из наших прадедов ещё до войны с Наполеоном вернулся домой калекой-солдатом и с женой то ли немкой, то ли француженкой. Только я думаю, что это просто выдумки: достоверно ведь ничего не известно, и давно это было.

— Тут действительно трудно сказать что-нибудь наверняка, — подтвердила сестра. — Ни дедов, ни бабушек своих мы не видели: померли они раньше, чем мы родились; мама тоже, кроме родителей, никого не знала, а генеалогия в крестьянских семьях не практиковалась.

— Ну ладно, — вздохнула мать. — Что-то я уж запьянела совсем да и засиделась. Пора мне спать.

— Сейчас, мама, — ответила Лида, — сейчас постелю тебе, а со стола потом уберу.

— Пойду и я, — встал Виктор. — Спасибо за ужин.

Пойду, посижу под окном, ночь, наверное, чудесная.

Спокойной ночи! Племянников всё ещё нет.

— Они поздно приходят. Сидят в переулке около сруба с местными ребятами, болтают да музыку слушают.

Он вышел на улицу, устроился на скамье около дома.

Было сухо, тепло и тихо, а медленно сгущавшиеся сумерки так и не превращались в глухую ночь; и он любил эти июньские ночи, светлые и теплые, почти безросные. За огородами, за спуском с пригорка, за рекой, протекавшей сразу за ним, в заливных лугах перекликались коростель с перепёлкой, ведя свой вечный ночной разговор под сопровождение густого, не утихающего ни на минуту стрёкота сверчков и цикад. Закатное небо на северо-западе ещё заметно алело, а над головой уже нет-нет да проносились летучие мыши, занятые своими ночными делами. Окна иных домов ещё светились ярким ли светом лампы, голубым ли светом работающего телевизора: деревня уже засыпала, озабоченная постоянной необходимостью просыпаться ни свет ни заря.

Чувствуя себя почти счастливым, гоня мысли о событиях последних дней, стараясь не обращать внимания на постоянно ноющую в душе язву, оставленную этими событиями, он не сразу заметил, как из переулка не спеша вышел человек, направляясь в его сторону без очевидного замешательства в намерениях, и решил, что это кто-то из знакомых или друзей; однако когда прохожий приблизился, Виктор понял, что незнаком с ним.

Поздоровавшись, тот попросил разрешения присесть.

— Ты кто? — спросил Виктор гостя с интересом.

Гость был пожилым уже, явно не его возраста человеком, в лице которого он пытался отыскать знакомые черты, но тщетно; ничто не говорило ему, что они когда-то встречались.

— Я вот услышал, что ты приехал, и решил навестить тебя. Мы ведь немного знакомы были когда-то, когда ты ещё подростком был, а с твоим отцом, Иваном Ивановичем, тем более. Я здесь жил раньше в том доме на переулке, с резными наличниками. Сам их делал.

Виктор наконец понял, кто с ним говорит. Он хорошо помнил прежнего хозяина того дома, самого нарядного в деревне своими деревянными узорами, покрывавшими его с конька крыши до самого фундамента.

— Тьфу ты! Конечно же, помню. Александр… Прости, не знаю, как тебя по отчеству.

В деревне так уж велось, что по отчеству звали не всех, а людей с одинаковыми именами различали, добавляя к их именам имя того или другого родителя или деревенские прозвища, и гостя звали Филимоновнин, по той причине, что отца у него рано не стало.

— Павлович, — отвечал он просто. — Отец с войны не вернулся, а мне было тогда пятнадцать лет. Так и стал Филимоновнин.

— Выпить хочешь? — предложил Виктор.

— Не откажусь.

— Подожди тогда.

Виктор принес водку, кое-что закусить и налил гостю. Тот выпил, не спеша закусил, помолчали.

— Что ж ты сам-то не пьёшь?

— Я уже выпил немного, а больше мне нельзя; да ты не обращай внимания: мне собеседник дороже.

— Ну что ж, и то хорошо. Жалко, Иван Иванович рано помер, царство ему небесное.

— А я вот до сих пор завидую, как ловко ты голавлей ловил «на подкидку».

— Да, конечно… Рыбы тогда много было, не как сейчас, но лучше меня так никто не рыбачил. Отец твой — другое дело, но он удочкой не ловил. А помнишь, как на Троицу вся деревня сбежалась к речке, думали, что ты утонул?

Виктор вспомнил то праздничное настроение в семье и то, как он, взяв удочку, отправился на речку; но клёва не было, а долго сидеть в ожидании не хотелось, и, бросив снасть на берег, он разделся и прыгнул в воду. Плавать к тому времени он уже мог хорошо, а поплескавшись у берега и услышав голоса ребят из соседней деревни, расположенной ниже по течению, переплыл речку и голышом убежал туда, где они купались; заигравшись с ними, вдруг почувствовал что-то неладное на берегу своей деревни — в тихую погоду звуки по воде разносятся очень далеко — и решил немедленно вернуться обратно. Он уже видел толпу народа на взгорке, как спускают лодку на воду ребята постарше его, услышал крики отца: «Грабли! Тащите грабли!» — «Почему грабли, а не «кошку»? — думал он потом, ведь у отца была «кошка»» — такой тройной металлический крюк, которым он искал и вытаскивал снасти из реки. Наверное, потому, что боялся поранить его, «утопленника». Стесняясь своей наготы, он заранее забрался в воду, а вскоре его заметили; всё утихло, и все разошлись; отец же ни слова не сказал ему в упрёк. Как оказалось, ходившая к речке за водой соседка, увидев на берегу его одежду и удочку, решила, что с ним случилось несчастье, и спровоцировала панику.

Посмеявшись курьёзу, они поговорили о том о сём, и незаметно Виктор стал только слушателем, а Александр рассказывал ему, как он с семьёй переехал в промышленный городок около областного центра, где и жил до сегодняшнего дня, вырастив двоих детей, старший из которых недавно повесился при странных обстоятельствах.

— Он у меня женился пять лет назад. Жена — красавица, да и сам он не лаптем деланный. Жили хорошо до недавнего времени, а детей всё не было. Я сколько раз говорил ему:

«Володька, где мои внуки?» А он смеялся и говорил: «Вот буду постарше, тогда и подумаем». Работали мы на одном заводе, химическом, и нам по вредности производства в конце смены давали для очистки организма. Вот… Мне в радость, а он не пил совсем. Был уже сменным мастером тогда, а жена его в последнее время работала в городской администрации. И стал я замечать, что начались нелады у них в семье, жена — тоже. Я уже понял, что разведутся они, и даже думал, что, может быть, к лучшему, а тут такое.

Он икнул, словно поперхнувшись, закашлялся, а отсморкавшись, выпил водку одним глотком, потом закурил и замолчал, словно глубоко задумавшись. Молчал и Виктор, настроение которого безнадёжно испортилось, и он уже жалел, что позволил втянуть себя в этот досадный разговор, хотя понимал, что не ожидал от него таких последствий; но и попрощаться с собеседником тоже не мог, однажды доверившись ему. После затянувшегося молчания гость продолжил рассказ, по-видимому, преодолев какие-то свои сомнения, а Виктор, уже готовый к тому, что гость уйдет, вынужден был дослушать его до конца.