Каменный Пояс, 1980 - Николай Егоров

— Не веришь, Зоенька? Убей меня бог, сущая правда! И знаешь, этот парень тебе бы подошел…

Зоя засмеялась и оглянулась на Киреева.

— Но приметил меня, — продолжала Зырянова. — Правда, он был чуточку выпимши, да солнышко закатилось — не разглядел толком. Приглашает в кино. Ну, я и пошла… И верно ведь оказалось. Сидим это, смотрим итальянскую картину. Мафия, стрельба среди бела дня, красивую девушку усыпляют и замуровывают в колонну из бетона… Так вот, смотрю я, переживаю, а он мне руку жмет. Я засмеялась. «Ошибся маленько, — говорю. — Старовата для тебя». — «А от меня девушка ушла», — говорит он. «Ах ты, рыбонька, — я ему, — не кручинься. Еще найдешь себе хорошую дивчину. Ты только поищи хорошенько». Довела до дома, обождала, пока мать в квартиру впустила. Тут кино и конец…

Киреев усмехнулся:

— Если я правильно понял, вы утешили еще одного несчастного, товарищ Зырянова.

— Вон чего… «Товарищ Зырянова»…

Киреев с вжиканьем провел несколько линий кохиноровским карандашом, склонился над доской.

Он считался толковым конструктором, был председателем цехового БРИЗа, а еще… еще собирал старые патефонные пластинки. За пластинку с «Нищей» Вадима Козина не пожалеет никаких денег, а за «Андрюшу» Клавдии Шульженко готов отдать «Песняров».

Дома у него вся комната опутана проводами, динамики различных размеров и конструкций расставлены по углам и подвешены к потолку.

Надевая радионаушники, Киреев забирался в постель и включал электрофон. Он собирался в круиз вокруг Европы и усиленно изучал французский по новейшей методе — во сне.

— Платоша… Ты нарисовал блок, на какой я тебе давеча предложение принесла? — спросила Зырянова.

— Если по каждому вашему предложению чертежи разрабатывать, так мне сутками из цеха не вылезать, — ответил Киреев.

Он снял очки и принялся медленно их протирать.

— Ну, будет собрание, Платоша, пропечатаю тебя, — покачала головой Зырянова. — Скажу, не хочет какой-то паршивый блок нарисовать…

— Хватит! — оборвал ее Киреев. — Нарисую вам этот блок.

Он сорвал с доски незаконченный чертеж и прикрепил чистый лист. Быстрыми и ловкими движениями стал наносить циркулем легкие окружности.

Зырянова, восхищаясь им как конструктором, с интересом следила за его работой, промолвила:

— Зря, Платошенька, злишься… И все потому, что один маешься. Чем вот Зоенька плохая? И хозяюшка, и характер… одним словом, золотце. Правда, Ольгушка?

— Это конечно, — поддержала ее Ольга Петровна.

Киреев взглянул на Зырянову с недоумением.

И та сразу:

— Все, все, все. Не буду, не буду. Только ты, Платоша, подумай…

— Что это вы говорите? — смутилась теперь Зоя, и ее личико заострилось, сделалось неподкупно серьезным.

Зырянова обняла Зою за плечи.

— Эти твои прически ни к чему, Зоенька. Он их не замечает, чуешь? Хочешь, поспособствую? Через две недели наш будет…

— Как можно, Вален-тина Ива-нов-на? — вспыхнула Зоя.

— Можно, рыбонька, коли любишь, — ответила Зырянова и ушла.

Киреев продолжал вжикать кохиноровским карандашом и в конце концов не выдержал, сказал:

— Ваша подопечная, Ольга Петровна, совсем… того!

— Нелегкая у нее жизнь сложилась, Платон Александрович.

— Все равно… зачем вечно чудить?.. Я ее не переношу.

— Фьить, — свистнула из своего угла Зоя. — А я считала, Платон, что в людях разбираешься… — И с восторгом начала рассказывать: — Знаете, еду я как-то на работу и вижу: бежит по дамбе Валентина Ивановна. Такая сбитая, крепкая… Сбежала на берег, на ходу разделась и — в воду. Это сейчас-то, осенью!

— Валентина и зимой купается, в проруби. Моржиха она… — ответила на восторженную похвалу Зои Ольга Петровна. Вздохнув, добавила: — Вас еще на свете не было, когда мы начинали завод строить.

— Все равно… — упрямо бубнил Киреев, но, встретив взгляд женщин, примолк.

Ходил по цеху слушок, что Зырянова нет-нет да и заглянет в бутылку и даже будто видели ее на работе под градусом. Слух еще не факт, но однажды она бросила пачку круглого проката мимо вагона. В это время проходил слесарь Поводырин и его задело куском бетона… Правда, слесарь не должен был ходить здесь во время погрузки, то и спасло Зырянову от суда.

Зоя в душе жалела эту женщину, у которой ни семьи, ни родных… все о людях печется…

Стылый ветер норовил сбить Зырянову с ног, сорвать с нее легкую, порядком вытертую шубейку. Пора бы ее снимать, нынче новую справила, да духу не хватало: шубейка эта еще довоенная, с тех времен…

У подъезда она на что-то наскочила, ойкнула и, вглядевшись, увидела человека, заметенного снегом. Это был Поводырин. Сколько времени не попадался на глаза, а тут напился и решил, видимо, замерзнуть у ее порога.

— Семен, а Семен? — позвала она жалостливо. — Зачем ты так-то? Ничего же не получилось у нас с тобой.

Она поскользнулась и едва не упала, буркнула крепкое словечко, взяла застывающего мужика за руку, затормошила его:

— Проснись, черт непутевый!

С трудом втащила к себе на второй этаж и уложила на диване. Поводырин пытался что-то сказать, долго соображал, где находится, но тепло быстро сморило, он уронил голову на подушку.

Зырянова сняла с него ботинки и полупальто. Несло от него винным перегаром и табаком. Седеющая прядь закрыла глаз. Она всмотрелась в беспомощно раскинувшегося на диване Поводырина. Нет, на пьяницу не похож. Выпил и — забрел, ноги, как говорится, сами привели.

Она остановилась посередине комнаты, и вдруг что-то странное с ней случилось: перестала видеть Поводырина, а обступили ее старые, забытые видения…

За окном угомонилась метель, и на пол упали голубоватые яркие блики. Луна с высокого холодного неба, будто чудовищное око, озирала город. Кто-то царапнулся в окно. Зырянова, лежа на неразобранной постели, всмотрелась в темную глубину стекла и увидела молодое широкое лицо.

Какое странное видение… Дрожь охватила Валентину. Когда же я заснула? Не таясь, она опять глянула в странное лицо и вздрогнула. «Мишка? — ужаснулась. — Откуда ты?» — «Не бойся, — жалко улыбнулся Мишка, — живой я. Только озяб трошки. Пусти погреться». — «Совсем вернулся, или как?» Мишка беззвучно шепчет, а Валентина слышит: «Разве не видишь, как я замерз? С плотины я…»

Это было в той, довоенной жизни. Мишка тачки с камнем возил, пестом землю трамбовал, спину не разгибал, получки дожидался. А попадут деньги в руки — и пойдет бузить. Соберет шпану всякую, бродит по поселку, песни горланит, драки затевает. Застрянет у Валечки под окном и давай клянчить: