Каменный Пояс, 1980 - Николай Егоров

Первым на вершину вышел Женька Горелов, развязал схватывающий узел и, воздев руки к небу, заорал: «Вершина-а-а!» Вытащил из-за пазухи фотоаппарат и начал возбужденно щелкать. Я остановил его, кинул ему конец инструкторской десятки и велел пристегнуться. Он завязал «проводник», вщелкнул его в карабин и неожиданно достал из кармана пачку писем.

— Что это?

— Сюрприз, Валентин Сергеевич! Зоя Ивановна велела еще утром передать, а я решил оставить до вершины!

— Спасибо! Кадры береги, потом все вместе сфотографируемся.

— Не беспокойтесь, еще целая пленка!

Было пять или шесть писем, я выбрал самое тонкое — Галкин почерк, но без обратного адреса… Распечатал, пробежал глазами. Письмо было чужим, коротким и жестоким. Галку подло обманули. А заодно и меня вместе с ней. Захотелось выть, кричать, бежать вниз, лететь домой без промедления… Теперь я не имел права прощать Феликсу: ради несчастной Галки, ради светлой памяти Жоры Николаева, ради всех настоящих мужиков, ради самого себя — только бы вернуться в город, только бы вернуться в город! Я сунул письмо в карман, сжал кулаки.

Внизу переговаривались участники, кто-то поднимался по веревке, что-то возбужденно вскрикивал Женька Горелов — я ничего не видел и ничего не слышал. Передо мною был костер, злые огоньки в глазах Феликса и его угрожающий шепот: «Ты меня еще вспомнишь, Коновалов!» Я почувствовал, как земля уходит из-под моих ног, увидел несущиеся мимо меня стены скально-ледового кулуара, понял — падаю! Я вонзил ледоруб в лед, но что-то неудержимо тянуло меня вниз. Это был Женька Горелов! Он так и продолжал падать с фотоаппаратом в руках, схватив его мертвой хваткой. Ледоруб болтался у него на запястье, лицо бело белым, глаза полны ужаса. Впрочем, так это и должно было быть: у таких парней переход от восторженности к истерике, от возбуждения к шоку — очень скор…

И все-таки было одно спасительное мгновение! Репшнур захлестнуло за крошечный скальный выступ. Женька хватнул руками за камень, за другой — как-то сумел зацепиться; мне нельзя было падать на него, и те спасительные камни прошли мимо меня — репшнур тенькнул звонко и пронзительно, как лопнувшая струна. Дальше был воздух, один только воздух. И обжигающий снег…

Я слышал твои шаги, дружище! Я слышал твой голос: «Валька, погоди, не умирай! Валька, стой! Не надо…» Я хотел сказать тебе: «Пусть Слава и Виктор простят меня. Я любил вас всех!» — и даже открыл глаза. Но небо почему-то было черным.

Вот и все. Салют, мужики!

Летят сквозь горы облака,Вновь ледоруб в моих руках,И ветры мне пуховку теребят.А я иду меж облаковНад языками ледников —И снова мне, прости, не до тебя!Но ты зови меня, зови —Ты говори мне о любви,Загадочно смотри в мои глазаИ по ночам, в тревожных снах,Желай, чтоб снилась ты одна,Проси, чтоб воротился я назад!Здесь в небо дыбится стена,Поет веревка, как струна,И снова лед разбуженно звенит,И снег печатает следы,И лишь полшага до беды,Когда кричит товарищ: «Подтяни!»И пусть победа непроста,Пусть беспощадна высота,Но все же есть единственный секрет —Там, на верху той высоты,Стоишь немыслимая Ты,Которой в целом мире лучше нет…

Людмила Сосновская

ОТЕЦ

Стихотворение

Отец с войны вернулся без медалей,Он полвойны провел в госпиталях.Мы раны на его груди считали,В плечах его осколки и руках.И вопреки законам медицины,Когда порой я слышу о войне,Один осколок от фашистской миныЯ остро ощущаю — он во мне.Холодный, острый, как у горла нож.Во мне он, здесь,Чуть-чуть правее сердца,И с ним спокойно жизнь не проживешь.Он мне не дастПогрязнуть в благодушье,За спины скрыться,Отступить назад.Я, как отец, коль это                                 будет нужно,С ним, словно с пропуском,                                         приду в военкомат!

Антонина Юдина

СТИХИ

* * *

Как в майский полдень небо чисто!Как безмятежно все цветет!И дочь венок мне золотистыйИз одуванчиков плетет.И ощущаю я невольно,Весенним воздухом дыша,Что молода и белоствольнаВо мне живет моя душа.Метели не сгубили душуИ насовсем не замели,А лишь спасли от равнодушьяК весенней радости земли.И наделили тайной властьюСмеяться в западне беды,И даже в счастье, даже в счастьеЖить, задыхаясь от мечты…

* * *

Что мне необретенная утрата?Чужая боль — мы перед ней равны.Я приходила к матери солдата,Погибшего в последний год войны.Портрет и письма властвовали в доме,И бабка сокрушалась надо мной:«Как жалко, что вы не были знакомы,Была б ему ты лучшею женой».Я соглашалась, помогая верить,Что сыну я единственно нужна,Что молодость годами не измерить,Что так и было б, если не война.Как время мчит. На жизнь и на словаСейчас смотрю я пристальней и строже.Вот жаль, что мать, когда б была жива,Жену ему искала помоложе…

Анатолий Занин

ЭТА ЧУДАЧКА ЗЫРЯНОВА

Рассказ

Зырянова приходит в конторку всегда с каким-нибудь фокусом. То пропоет с порога новую частушку, то начнет сыпать цеховые новости — не остановишь. Распахнется дверь, покажется синий берет на тугих кольцах каштановых волос, белое с румяными щеками лицо — жди, значит, очередного выверта. Даже инженер по труду Ольга Петровна, молчаливая, с вечно усталым лицом, завидев Зырянову, оживляется, откладывает бумаги.

У окна сидит экономист цеха Зоя Бегунова, задумчивая девушка с чуть раскосыми насмешливыми глазами на смуглом лице. Она убирала за уши пряди черных волос и поглядывала на конструктора Киреева. Побасенки Зыряновой Зоя слушала вполуха.