Каменный Пояс, 1980 - Николай Егоров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Только глянь хоть одним глазочком, Валюха! Каку обнову тебе приготовил…
Подбрасывает вверх шелковый отрез и с хохотом ловит.
— Подвенечное платье тебе принес.
Валечка убежит к дежурной Семеновне, доброй и жалостливой старушке, спрячется под топчаном, а Мишка ломится в барак, переворачивает все вверх тормашками:
— Куда невесту мою подевали?
А насчет женитьбы Валечка отрезала:
— И не думай, и не мысли. Нужна забота — с хулиганом возжаться! Да и дружки у тебя… Брось их!
— Ишь, чего захотела… — сипел с похмелья Мишка.
А потом угомонился, перестал кричать под окнами, слышно было, что с дружками разошелся и работал исправно. Но обиженные дружки как-то в заводском саду привязались к Валечке, заторкали ее в темную аллею. Подружка Олька на помощь позвала. Откуда ни возьмись — Мишка. Он цыкнул на ребят и повел Валю к Уралу. Олька бежала следом и кричала, чтоб Валечка не верила Мишке, нарочно все подстроил.
— Брысь, недоделка! — отмахнулся Мишка.
Олька боялась за подружку: с кем связалась? Ручищи до земли, кулаки пудовые, куда ни идет, все крутит ими, ищет кому бы нос расквасить. И битюг битюгом! Подхватит Валечку на руки и несет через поселок, у барака поцелует и отпустит, а потом как свистнет — стекла задрожат. «У, леший тебя забери!» — крикнет из своей клетушки Семеновна. И высунуться боится: такой идол еще раму высадит.
И все ж таки Олька завидовала подружке: такая любовь! Да зря завидовала. Через несколько дней вернулась она со стройки, включила свет и ахнула. Валечка лежала на топчане одетая, глаза пустые. Знать, с Мишкой у нее что-то случилось. И вправду, скоро сплетни поползли. Валентина перестала ходить на танцы, да и на работе все молчком; натянув платок на глаза, проберется на свой кран и весь день в колокол звонит — грузы возит. А Мишка на Север подался, только на прощанье пообещал: «Жди вызова».
Зырянова очнулась и увидела Поводырина, чуть навалившегося на нее.
— Ты что это, Семен? А ну, марш на диван!
— Замерз я, — усмехнулся он и пошевелил усами, — да и тебе не дюже жарко, я полагаю.
— Ну и полагай. Гляди, каким грамотным стал.
Она устало глянула в его близкие шалые глаза.
— Зачем пришел-то? Кажется, и так все ясно.
— Ничего не ясно… Ты же меня осрамила, а должок не отдала.
— За долгом пришел? А ну, пусти!
— Не пущу, — твердо сказал Поводырин и опять навалился. — Отвечай: согласная со мной жить?
— Ты бы меня еще за горло схватил, — она примирительно улыбнулась. — Скажи спасибо, что подобрала на морозе. Пропал бы.
Поводырин прищурился.
— Спасибочки за спасение.
Зырянова отшвырнула его, вскочила и шмыгнула на лестничную площадку. Вспомнив, что ключ в кармане кофты, быстро заперла дверь. Поводырин застучал:
— Не дури, Валентина, открой. Пошутил я.
— А я шутить не люблю. Давай-ка спи. Ты дежуришь завтра. Когда надо — разбужу.
Она села на подоконник. От батареи струилось тепло. Можно, конечно, постучаться к Мироновым, хорошие люди, да сколько же выставляться вот так-то?
Она уселась поудобнее, поставила ноги на батарею, закрыла глаза и опять увидела Мишку. Он поднимался по лестнице с зеленым сундучком в руке, небритый, с синими ввалившимися глазами.
Вздрогнула и повела плечами. К чему это Мишка привязался?
И поплыли навстречу грабарки, запряженные низкорослыми башкирскими лошаденками, первая комсомольская домна, первый трамвай…
Играет духовой оркестр, Мишка Горлов, молодой, по пояс голый, машет ей, своей Валечке, а она в кабине крана, переключает рычаги, плывет и плывет бадья с бетоном… Только не было в ту пору кранов. Все сон перемешал. Это уже после войны…
Под утро очнулась, растерла озябшие плечи и вернулась в квартиру. Поводырин тяжко спал, разбросав руки с темными от железа и смолы пальцами, громко посвистывал и смотрел на нее сквозь смеженные веки. Он был крепким мужиком и слесарем смекалистым, но за дурной язык и грубости его не уважали.
Она зажарила яичницу с колбасой, сварила кофе, разбудила Поводырина, накормила его и выпроводила.
— Так слышь, Ивановна. Ты того, — проговорил Поводырин, пряча глаза, — может, подумаешь маленько?
— Ладно уж, ступай, жених, покуда усы целы.
— Вот язва! — бурчал слесарь, спускаясь по лестнице. — Справная баба, а норовистая.
— Топай, топай, — Валентина Ивановна постояла у двери, пока не заглохли тяжелые шаги и бормотание Поводырина, и устало поплелась на кухню.
3На улице было морозно и в каждой снежинке искрилось солнце. Зырянова шла по хрустящей тропинке сквера, щурилась на мелькающие синие тени на розоватом снегу и улыбалась просто так…
Как она любила продуваемые холодом улицы, запах снежного ветра! И еще любила сборы «моржей» у проруби, привычный ритуал перед омовением, и это земное чувство нужности своего существования. Нужности в любую минуту, готовности для доброго дела…
О, как она кляла себя за позднее замужество. Такси с длинными цветными лентами и пупсик на ветровом стекле… Она попросила шофера убрать уродца, да он не захотел. Мол, так полагается. И Дворец культуры с музыкой и шампанским, обручальные кольца… За углами над ней хихикали и обзывали чокнутой. Ольгушка намекала: «Зачем тебе этот спектакль?» — «А ты как хотела? Расписаться — и в ночь на работу?»
Да, в те годы она еще надеялась, что и у нее будет как у всех. Как у всех…
Разве можно было такое придумать? Того самого обыкновенного человеческого счастья не было у миллионов, а она захотела его урвать для себя, и — у кого?!
Могло ли быть счастье на чужой беде?
Он вернулся к прежней семье, оставив на память лишь фамилию…
Зырянова увидела Киреева. Он шел ей навстречу под руку с девушкой и смотрел по сторонам. Она громко поздоровалась, бесцеремонно рассматривая блондинку в меховой шубке.
Не зная, о чем заговорить, брякнула, как ей показалось, самую что ни на есть глупость:
— Наверное, холодновато в демисезонном, Платон Александрович? Ваша спутница вон как в меха закуталась!
— Еще кровь играет, Валентина Ивановна, — ответил Киреев. — Знакомьтесь, это Лена. А это… наш знаменитый изобретатель и рационализатор, так сказать, цеховой Эдисон.
— А если без «так сказать»? — усмехнулась Лена.
Но ответить Лене не пришлось Валентине Ивановне.
— Здравствуй, Валентина Ивановна, помоги за ради бога, — обратилась к ней подошедшая старушка.
Зырянова всмотрелась в ее дряблое, распухшее от слез лицо и ахнула.
— Бормотиха? Что стряслось?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});