Восставшие из пепла - Слав Караславов

— Почему он не пришел сюда вместе с тобой?! — рассвирепел Алексей Ангел, когда в Мосинополе появился зять. — Почему он не привел сюда свои войска?

— Я ему приказал идти сюда, но он отказался. И заявил, что скоро не он, а ему все будут подчиняться и завидовать.

— Что это значит?

— Не знаю, мой василевс.

А вскоре стало известно, что Мурзуфл принял на себя руководство всеми войсками нового молодого императора, сына слепого Исаака Ангела.

— Та-ак! — прохрипел Алексей Ангел. — Не возмечтал ли этот недоносок сам стать василевсом, севастократор?!

— От него всего можно ожидать, — ответил Алексей Палеолог.

Алексей Ангел нахмурил лоб, промолвил:

— Каким дешевым нынче стал трон василевсов!

Подняв голову, он долго смотрел на зятя. Если тот, Густобровый, задумал стать императором, он станет им — ведь в его руках дочь василевса! И он в любое время сделает ее своей женой. И все же спросил:

— Неужели он сможет добраться до трона?

— Положение в Царьграде сложное, мой василевс, — вместо прямого ответа проговорил Палеолог. — Молодой Алексей поссорился с рыцарями и сейчас воюет с ними. А все греческое войско в городе — под началом Мурзуфла. К тому же бунтует простонародье. Оно вознамерилось посадить на трон какого-то Николая Канаву[138].

— Смотри-ка… Да это кто такой?

— Не знаю, мой василевс.

— Ну и дела!

— Но этот Канава, мой василевс, не хочет быть императором.

— А как он может хотеть? Корона — не шляпа, которую можно надеть на любую голову, — раздраженно бросил Алексей Ангел. — Кроме того, я еще жив! Я — законный властелин этой земли, и незачем играть в императоров. Я еще не сказал своего последнего слова! Но скажу! Скажу, только они его не услышат, потому что будут мертвы!

Алексей Ангел, ударив кулаком по подлокотнику походного трона, умолк. Василевс надеется на успех переговоров своих послов с мизийцем, — подумал Алексей Палеолог.

Рыцари с новой яростью вели осаду города. Старый Энрико Дандоло в гневе рвал и метал: молодой василевс Алексей Ангел-младший оказался не более признателен, чем его предшественник Исаак Ангел, — добрался до престола и не пустил их в Константинополь. А ведь клялся, пока не укрепился на престоле, увеличить денежную плату всему рыцарскому войску, если оно останется в империи еще на несколько месяцев, и вот как отблагодарил их за поднесенную ему корону!

А затем события понеслись, как говорится, вскачь. Распрей недавних друзей — сына ослепленного Исаака и крестоносцев — не преминул воспользоваться Дука Мурзуфл. Прежде всего он пустил по городу слух, что молодой император занемог и лежит в постели. Это придало смелости простолюдинам. Храм святой Софии был до отказа забит народом. Торопливо и шумно готовилось провозглашение василевсом Николая Канавы, который был человеком разумным, понимал бесполезность этой затеи и даже не показывался на людях.

Волнение простолюдинов напугало знать: если плебеи одержат верх, то ей конец. И она решила сместить с трона молодого василевса и посадить на него Дуку Мурзуфла. Тайный совет объявил о своем решении Мурзуфлу, тот от радости чуть с ума не сошел. Обреченного на смерть Алексея Ангела-младшего пытались сначала отравить, подсыпали ему в вино яд, да, видно, мало, яд не подействовал. Тогда нанятый убийца просто задушил его. Друзей у покойного в городе царей не было, а тем, кто оставался за стенами Константинополя, показали труп в надежде, что они теперь снимут осаду и уберутся восвояси, ибо тот, кто давал им обещания, а потом изменил своему слову, уже мертв. Но крестоносцы на расправу с молодым василевсом ответили новым штурмом, еще более яростным. Новый василевс Алексей Дука Мурзуфл то и дело сменял военачальников. Неизвестные до сих пор имена возникали, возносились и исчезали. Константинополь содрогался от приступов крестоносцев и заговоров. Никто не знал, что его ждет завтра. В этой суматохе пропал и император от народа Николай Канава. Потом его нашли убитым. Все чувствовали, что Константинополь обречен на гибель, и только присутствие патриарха Иоанна Каматира еще вселяло в людей какую-то надежду на то, что все образуется. Патриарх призывал паству к порядку и покорности. Он короновал нового василевса Алексея Дуку Мурзуфла, объявил, что новый император обручен с дочерью Алексея Ангела Евдокией и посоветовал ему появиться перед жителями Царьграда вместе с невестой. Мурзуфл так и поступил и даже привез в город из монастыря ее мать. Старая императрица быстро вошла в прежнюю роль, блеск ромейского двора мгновенно воскрес. По ночам, после очередных штурмов крестоносцев, в городе пылали пожары, а за окнами императорского дворца гремела музыка. Знать веселилась и развратничала, любовь стала легкой и доступной, как во время чумы. Некое странное сумасшествие ослепляло людской разум, закрывало глаза на грозную силу, которая сосредоточилась за стенами города. В Константинополе что ни день рождались фантастические слухи и сплетни. Однажды город проснулся с тревожной вестью: высокая мраморная колонна, воздвигнутая в честь основания города царей и украшенная статуей Константина, якобы накренилась. Люди повалили на площадь, чтобы убедиться в зловещем предзнаменовании. Сверкающая позолотой колонна стояла, как прежде, так же величественно и непоколебимо, но на самом верху ее, возле скульптуры основателя города, темнела трещина, и тяжелая бронзовая статуя грозила рухнуть. Тяжкое уныние охватило людей. Даже новоиспеченный василевс прибыл на площадь, чтобы самолично убедиться в зловещем знамении. Кругом он слышал панические крики:

— Падет город Константинов!

— Как только василевс рухнет с вершины колонны…

— Бог и император Константин лишили Царьград своего благословения…

Мурзуфла охватил великий страх. Он похудел от тревог и волнений. А тут еще каждый вечер в его спальне раздвигались завесы, входила Евдокия. Она уже давно стала ему женой не перед людьми, а перед богом, ибо очень уж спешила наверстать упущенное в монастыре время. После ее ласк он засыпал как убитый и хоть на время отрешался от своих забот и страха.

Каждое новое утро приносило Алексею Дуке Мурзуфлу новые тревоги. И все же он жил надеждой, что город выдержит осаду крестоносцев. Впервые он усомнился в этом во время одной из вылазок за городские стены, когда едва не оказался в плену, а из рук патриарха Иоанна Каматира крестоносцы вырвали икону богородицы — защитницы ромеев.

Это второе знамение привело Густобрового в настоящее смятение, и он решил покинуть Царьград. Оставалось только обдумать, как это сделать и куда направиться…

Калоян не давал послам Алексея Ангела никакого ответа. Царь тайно направил своих людей к крестоносцам: он готов прийти к ним на помощь со стотысячным войском, если они примут потом, после взятия Константинополя, его условия — признают его законным царем всех старых болгарских земель, помогут утвердиться самостоятельности болгарской церкви и будут считать его равным среди других властелинов мира. А пока Калоян продолжал развлекать красивую ромейку. Неопытные в этом деле болгарские кавалеры тем не менее скучать ей не давали: приглашали на состязания лучников, устраивали в ее честь охоты, конные состязания. Девушка была сдержанной, но не надменной. Неловкие ухаживания принимала со смущением. Она знала судьбу византийских принцесс — разменную монету ромейского двора — и потому покорно ждала своего жребия.

Калояну перевалило за тридцать, он был немногословен, но прям душою, — что думал, то и говорил. Эти качества царя, чуждые дворцовым нравам империи, все более поражали ее. Иногда Феодора ловила на себе изучающий взгляд Калояна, и странный трепет пробегал по ее телу. Ее душа — душа ребенка и женщины — волновалась больше, чем когда бы то ни было. Она представляла, что, может быть, он поднимет ее на своих крепких руках высоко-высоко, как когда-то Иванко поднял ее мать. И Феодора, замечтавшись, прикрывала глаза.

Ей нравилось стоять на балконе и тайком наблюдать, как Калоян во дворе отдает распоряжения. Царь никогда не бранил своих людей, говорил с ними тихо и спокойно, будто с близкими друзьями. Его отношения с подданными удивляли принцессу: при ромейском дворе все было не так. В душе Феодоры происходило что-то странное. Она почти потеряла покой, в присутствии Калояна чувствовала себя счастливой и в то же время побаивалась его. Она попробовала было избегать царя, но с ужасом поняла, что не может с собой совладать, ей необходимо было видеть его, слышать, говорить о нем. И на ухаживания других она вовсе не обращала внимания. Усерднее и чаще всех крутился возле нее Борил, стараясь поразить ее преданными и восхищенными взглядами, но Феодора этого попросту не замечала.