Хроника времён «царя Бориса» - Олег Попцов

Не без внутренней восторженности мы часто повторяем: «Мы такие максимализм у нас в крови». И хотя тут восхищаться особенно нечем, надо согласиться, что подобное утверждение — точное отражение нашей национальной сути. Одна шестая часть всей суши мира — это в меньшей степени понятие географическое или пространственное, это, скорее, арифметическое выражение национальной философии как философии максимальных величин. А если признать, что марксизм разновидность идеологического максимализма, то, может быть, станет понятнее его чрезмерное распространение именно в России.

Итак, максимализм у нас в крови — у коммунистов, либералов, анархистов, социалистов, ну и, разумеется, демократов. Как черта характера максимализм малоприятен, но терпим; как политика — губителен: «кто не с нами — тот против нас!» V съезд был очевидным подтверждением факта максимализма демократов, той же пробы, что и максимализм коммунистов. Либо я, либо никто. Конечно, вся драматургия съезда была за кулисами. Тем более это был единственный в истории съезд, на котором суммарная продолжительность перерывов превысила время пленарных заседаний. Нелепость выдвижения на пост Председателя Верховного Совета человека, враждебно настроенного к Президенту, его курсу, как главы законодательной власти, настолько очевидна, что вдаваться в частности не имеет смысла. Если Бабурин практически по всем принятым Верховным Советом законам проголосовал «против» (276 раз) и лишь 13 раз — «за», то представить этого человека во главе Верховного Совета как гаранта независимости последнего от политики Президента значит признать всю деятельность Верховного Совета за 1991 год, а также пяти съездов ошибочной. Не случись президентских выборов, не окажись на посту Президента Ельцин, избранный всенародно, такой вариант мог бы иметь место. Ибо ещё раз съезд выбрал бы не человека, а социальный и политический курс. Но когда этот курс определен, мы выбираем уже не политику, а человека, способного проводить в жизнь социальную и политическую концепции, за которые проголосовал народ. Противник такой концепции возглавлять законодательную власть, призванную обеспечить правовое пространство этого курса, не может. Случись подобное, съезд в одночасье лишится поддержки подавляющего большинства избирателей и прекратит свое существование. Тут, как говорится, все ясно. И оппоненты демократов настаивали на Бабурине не потому, что он мог победить, нет, Бабурин явился той фигурой, которая засвидетельствовала максимум голосов уже в первом туре. А ещё они понимали, что ни во втором, ни в четвертом туре Бабурин голосов не доберет. Он сразу взял максимум. И его преимущество держится только на разладе оппонентов. Консервативное крыло съезда знает наверняка, Бабурин добился главного — должность первого зама у них в кармане.

При зыбком равновесии сил на съезде доминирующие депутатские фракции могут стать заложниками малочисленных политических групп, тяготеющих к авантюризму, политической спекуляции. Прошедший съезд был в этом смысле симптоматичен. Та или иная группа, способная добавить 20 нехватающих голосов, практически диктовала линию поведения, закладывала начало интриги. Здесь торжествует факт от противного: не могу построить, зато способен разрушить.

Говорить о какой-либо культуре парламентских отношений, проще говоря, отлаженном механизме переговоров, без чего немыслима продуктивная работа депутатской многочисленности, именуемой съездом, так вот, ни о чем этом говорить не приходится. Пусто, голо, пещерно, первобытно. Нет даже азов. Навык прошлых лет, которым обладали большевики (партийные функционеры), непригоден, он не более чем тиражирование норм партийного собрания в стенах парламента. Демократы постигали азы политики на улицах и площадях, они в достатке перенесли эту практику на сам съезд. Ничего общего этот стиль с кропотливой тактикой переговоров, взвешенной полемикой между фракциями, разумеется, не имеет. Проще всего сказать: на все нужно время. А если его нет? Нет времени на привыкания, притирания друг к другу. Исчерпан лимит ожидания, терпения. И даже лимит долготерпения исчерпан. Этим и отличается наш кризис от всех прочих кризисов, характерных для других цивилизаций.

Нынешняя власть — законодательная, исполнительная — работает с чистого листа, без страховки, без задела прочности. Отставки правительства могут следовать одна за другой, через квартал, год, месяц, мы сколько угодно можем привыкать к созданию коалиционного правительства, правительства согласия, национального доверия, но при этом следует учесть, что главное для правительства не в умении договариваться внутри кабинета, а в его способности управлять хозяйством. Все эти термины: согласие, доверие, коалиция — есть атрибутика политической борьбы, идеологический антураж. Правительство, если оно правительство, а не ещё одна палата парламента, обязано исповедовать только один вид согласия — согласия профессионального. И по составу, в нынешних условиях, не может представлять лишь знание и умение. Обладатели этих качеств не спешат определяться в своей партийной принадлежности. Да и партии, находясь в зародыше, ещё не успели расхватать всех умных людей. И требовать многопартийного кабинета в современных условиях значит уже в какой раз поставить политику над экономикой. Нельзя парламентскую практику, как скрытую модель, навязывать правительству. Я не рискну признать, что экономический авторитет ДПР, в силу того что её членом является академик Шаталин, больше, нежели потенциал республиканской, тем более что надо ещё выяснить, кто из экономических светил вступил в её ряды. Все это рецидивы оппозиционного мышления. В нашем многострадальном Отечестве не партии, через процедуру выборов, создали парламент, а парламент, усилиями фракций, приступил к созданию партий под себя. Эта практика не только алогична, но и аморальна. Парламентарии, используя трибуну съезда и парламента, свои права по бесплатному передвижению по стране, расходуют средства налогоплательщиков не для упрочения законодательства, а в целях чисто политических, корыстных, создавая партийные представительства в регионах, территориально далеких от их собственных избирательных округов, таким образом навязывая себя как будущих лидеров всевозможных политических течений.

По прошествии того или иного события его анализ становится более объемным. Вы оказываетесь вне собственных переживаний, если угодно, на вас нисходит историческое видение собственных поступков. Сразу после съезда по телевидению, радио, страницам прессы прокатилось его недолгое эхо. Руслан Хасбулатов, закрывавший съезд, поблагодарил за корректность прессу, которая могла, но не воспользовалась возможностью употребить свое остроумие по поводу безрадостных итогов. Мне кажется, что корректность средств массовой информации как бы подтвердила общее недоумение самой прессы по поводу случившегося. И весь анализ, имевший место, скорее не оценивал событие, а оправдывал его. Демократы наперебой стали разъяснять, почему они раскололись. У демократического крыла возникли проблемы со своими избирателями. Я бы не хотел вдаваться в частности, хотя могу понять своих коллег. Если раньше тот или иной кризис был следствием столкновения политических сил в парламенте, на съезде, возложить вину за провал можно было на своих оппонентов, то теперь следовало объяснить, почему Хасбулатов устраивает Ельцина, Силаева, избирателей и неприемлем для части парламентариев, претендующих на демократические воззрения и поддерживающих того же Ельцина и Силаева. Хасбулатов груб, обрывает выступающих, комментирует выступления депутатов, чего, как им кажется, делать не должен. Плохо организует работу аппарата. Уступает оппозиции. Многие законы могли бы быть лучше, не соверши Хасбулатов этих ошибок. А дальше… как оборвал одного, как перебил другого, заставил ждать в приемной третьего. Похоже на квартирную склоку. Скучно. Но при всем этом парламент, в котором роль Хасбулатова была не последней, оказался последователен в своем реформаторском порыве, и 200 законов для молодого парламента цифра достойная. Возможно, деятельность первого заместителя, как и премьера, была бы более результативной, если бы парламенту и правительству не навязывали политической борьбы как внутри парламента, так и за его пределами. Возможно, деятельность первого заместителя как организатора внутрипарламентской жизни была бы более продуктивной, если бы остальные заместители могли принять на себя обязанности по руководству аппаратом. Но для этого они должны быть если не единомышленниками, то хотя бы не противниками. Возможно, председательствующий мог бы исполнять роль спикера, как это имеет место в Америке, либо Англии, либо Швеции, но для этого необходима одна незначительная частность, ещё одно столетие парламентаризма. В наших условиях председательствующий, лишенный психологического чутья, умения погасить конфликт или прервать полемику, к неудовольствию участников, потому как эта полемика готова перерасти во взаимные оскорбления, не пасующий перед политическими авторитетами, и есть то самое, без чего парламенту в России не встать на ноги. Не спикера выбирали, а Председателя Верховного Совета. Выбирали личность, главу законодательной власти многонационального Отечества. Митинг не может руководить страной.