Дервиш света - Михаил Иванович Шевердин

порванной одежде плелись безропотно, склонив головы, а рядом с ними прыгали и метались бекские нукеры, отбиваясь от наседавшей толпы, пытавшейся развязать и освободить арестованных.

— Бейте их, — захрипел бек, с трудом вскочив на ноги. — Смотрите, Сахиб! Вот они, зачинщики! Повесьте их на сук! Всыпьте им покрепче! Еще смеют бунтовать!

Глаза Кагарбека налились кровью, на губах пузырилась пена. Громогласный бас Георгия Ивановича перекрыл шум голосов:

— Вот смотрите! Они жертвы бекской ненависти! Сахиб, прикажи же развязать несчастных. Я требую — запретите истязать людей. Смотрите, их били. Развязывайте!

В нетерпении он схватил с дастархана нож и начал кромсать шерстяные веревки, туго затянутые на руках каратагцев.

— О аллах, всевышний, — бормотал он, не замечая, что так вошел в роль, что говорит, как истый мусульманин. — И так обращаются с тихими, благородными горцами, с этими людьми дини-пянджин, провозгласившими закон жизни — не делай другому того, чего не желаешь, чтобы другие делали тебе.

С великим трудом Сахиб Джелял утихомирил страсти. Он сохранял спокойствие, но бледность выдавала его взволнованность. Он не сказал Георгию Ивановичу ни слова упрека, но появление толпы встревожило его и, по всей вероятности, не на шутку испугало.

Но он поступил со всей восточной мудростью и дипломатией. Он приказал Кагарбеку:

— К тебе, бек, гости. Прикажи твоей челяди принять их. Пусть они умоются в твоем хаузе, совершат омовение, смоют кровь и грязь, вымоют от пыли ноги, перевяжут раны. А ты их накорми во имя милосердия и аллаха. И пусть о твоем мехмончилике говорит вся Бухара.

— Но… бунтовщики… против эмира…

Тут взгляд Кагарбека упал на синюю, сияющую сталь ножа в руках палача. Он поперхнулся и заорал:

— Эй, собаки, вы слышали! Слово визиря — закон! Бегом! Шкуру со спин у живых сдеру!

А Сахиб Джелял обратился к доктору. Он говорил громко, так, чтобы все в саду слышали каждое слово:

— Пусть же головы непокорных падут под твои ноги, господин доктор. И пусть под сводом небесной тверди, среди зеленых лугов всякая несправедливость сгинет навсегда.

В словах его звучали жесткие ноты. Он говорил о бедствии людей, о немыслимых разрушениях, о несчастиях, которые усугублены такими вот зулюмами-злодеями, как бек Гиссарский, достойный немедленной казни.

Несчастные сгорбившиеся каратагцы, коврик крови, нож в руке есаула, мятущийся в бессильной ярости связанный бек… И над всем раскинулся синий южный свод безмятежных небес, и в двери и окна мехмонханы доносились ароматы вечных снегов, и виднелись меж стволов тополей и чинар изумруд и золото ханатласных просторов Гиссарской долины.

XIV

Пятно на чести оскорбленного не смоет кровь оскорбителя.

Хафизи Абру

Может быть, визирь Сахиб Джелял и завершил бы так свой суд. Может быть, коврик крови и залила бы свежая, горячая кровь виновных и невиновных. Настроение Джеляла, его решимость, его беспощадность встали стеной, и вряд ли бы он послушал кого бы то ни было. Тем более, не отменил бы, как он между прочим говорил впоследствии, своего жестокого приговора чернобородым каратагцам.

«Презренные подняли руку на представителей власти. А Кагарбек — власть от эмира и бога. И мало ли, что они говорят о своих правах. У них одно право — повиноваться. И я пальцем не шевельнул бы, чтобы отвратить от них нож».

Нож, блестящий, отточенный, огромный, играл, переливался в руке есаула. Одно движение рукой, и…

Но тут женский визг заставил всех вздрогнуть.

Расшвыривая здоровенных, широкоплечих мужчин, в мехмонхану вбежала молоденькая горянка с горящими глазами. Сорок косичек ее трепыхались на спине черным шелковым покрывалом. С режущим ухо шагом кинулась она на Кагарбека, царапая ему в кровь толстые, жирные щеки, колотя его по круглой бритой голове маленькими кулачками:

— Он насильник! Он убийца! Он отнял меня у матери! Он силой затащил меня к себе!.. И что ж? Теперь он уйдет от ответа?

— Девушка, — поднял важно руку визирь Сахиб Джелял, — не кричи. Веди себя достойно, — говорил Джелял добродушно, даже ласково: — Этот тиран не уйдет от ответственности! Приговор произнесен. Отойди. Судьба свершится! Твоя попранная честь будет отомщена.

Разъяренное лицо девушки пылало румянцем. Повернувшись к Джелялу, она запричитала:

— Эй ты, вершитель судьбы! Посмотри на меня. Перед тобой дочь славных родителей. Мой отец — Касым-Шо, потомок Ваханских царей… Я царского рода. И ты хочешь, господин бухарец, чтобы позор остался на мне и моих предках? Э, нет! Девушки моего рода никогда не были наложницами. Мы — царевны. А ты хочешь прирезать этого барана и оставить позор на мне.

Разведя руки и демонстративно вздохнув, визирь Сахиб Джелял, уже посмеиваясь, спросил:

— Чего же ты хочешь, о прекрасная царевна? Все, что ты попросишь! Разве можно устоять перед твоими звездами-глазами? Все ты получишь.

— Правда? — недоверчиво вырвалось у горянки.

— Клянусь.

— Эй, палач, убери нож! Развяжи ему руки!

Все с интересом наблюдали, как есаул неловкими пальцами распутывал за спиной Кагарбека шелковый бельбаг.

Выпрямившись и отряхнувшись, будто огромный пудель, выбравшийся из воды, Кагарбек глухо пробормотал:

— Женщина, уйди!

— Это еще почему? — и, обращаясь к визирю Сахибу Джелялу, горянка попросила. — Прикажи ему… позвать имама! И пусть имам при всем народе прочитает свадебную молитву. И пусть будет той!

Теперь уже визирь Сахиб Джелял откровенно смеялся. Сквозь смех он с трудом проговорил:

— Да, позовите имама! Но, царевна… Да как тебя зовут?

— Меня зовут Паризод! Я дочь Касыма-Шо и пэри. Моя родители достойны уважения. Устраивайте свадьбу. И пусть вот они, — она показала на оборванных, чернобородых, все еще уныло горбившихся каратагцев, — пусть они идут и свидетели… Они тоже из шахского рода! Они уважаемые люди и заменят мне отца и мать, которые остались под камнями и глиной в Каратаге и, увы, умерли.

— Хорошо! — сказал визирь Джелял. — Свадьбу сделаем. Пир устроим. Но, девушка Паризод, ты знаешь приговор? Этот человек подлежит казни. Зачем тебе такой муж? Лучше давай я тебя отвезу в Бухару. Ты, сиротка, и в моем доме найдется достойное твоей красоты место. Что тебе здесь делать бекской вдовой?

Бойкая девица мгновенно решила:

— Нет, я буду женой… или… честной вдовой, пользующейся уважением.

— Хорошо, пусть готовятся к тою.

Сияющую, торжествующую невесту увели на женскую половину.

Ошеломленный Кагарбек переминался с ноги на ногу, приблизился постепенно к ковру и уселся, отдуваясь, и смотревший на него внимательно визирь Сахиб Джелял усмехнулся.

— Чудеса… Ты, бек, обидел девушку, а она за тебя заступилась.

XV

Характер благороден, когда благородна воля.

Аристотель

Визирь Сахиб Джелял вечно горячил своего великолепного «араба», серого в стальных яблоках. Он скакал всегда так,