Кумир - Стив Сомер

— Шутите?

— Что тут смешного?

— Я не хотел вас обидеть, честное слово. Просто Корпус мира… это вроде как из другой эры…

— А тогда это было пристанище для всех, кто был искренен в своей вере. После чикагских беспорядков, событий в Кентском университете[90] и всего прочего многие из нас больше не желали оставаться дома.— Она взглянула на него.— Сколько вам лет?

— Двадцать семь.

— Значит, тогда вам было…

— Восемь.

Салли с улыбкой покачала головой.

— Всего восемь. А я в это время спала в гамаке в джунглях Гондураса, старалась спасти человечество…

— "Но",— продолжил он за нее.— Я явно слышу здесь какое-то "но".

— Вы правы. Тогда как раз началась вся эта заваруха с партизанами. Я терпела целых два года. Потом вернулась домой, добилась места репортера в хьюстонской "Пост" и кондо[91] в фешенебельном пригороде Оук-Крик.

— И там встретились с Фэллоном?

— Он был всего лишь школьным преподавателем и пытался пробиться в муниципалитет. Но у него уже были свои идеи.

Салли говорила почти автоматически: с такими речами она выступала, когда люди, в основном женщины, спрашивали ее, как она познакомилась с Терри.

— И вы, значит, в него влюбились?

Это было заявлено с такой обезоруживающей прямотой, что Салли даже остановилась. Взглянув на Росса в упор, она убедилась: в его глазах не было и тени насмешки. А еще она прочла в них, что он совсем молод, все у него впереди, он многого добьется, многое познает, но вот боль и страдание пока ему не знакомы.

В молчании они двинулись дальше по пляжу.

— Я слышал, у него жена… чокнутая.

— Да,— сказала Салли.— Шизофреничка. Лежит в больнице.

— А почему Фэллон с ней не разводится?

— Он католик.

— Но ведь он мог бы добиться, чтобы брак признали недействительным.

Салли не отвечала.

— Я задаю чересчур много вопросов? — спросил он.

— Нет. Но если бы вы знали Терри, то знали бы и ответ на свой вопрос.

Салли подошла к кромке прибоя. Босыми ногами она ощущала приятную прохладу крутившейся у ее лодыжек пены. Росс искоса взглянул на нее. Ветер развевал мягкие складки халатика, ерошил длинные золотистые волосы. Что-то подсказало ему: ей больно, она страдает.

— Я вижу, вы его действительно любите.

Салли попыталась ответить, но поняла, что это завело бы слишком далеко. Развязав поясок, она сбросила халатик и, оставшись в купальнике, обернулась к Россу.

— Плавать умеете?

— Я… да…

— Тогда поплыли! — И устремилась вперед.

— Погодите! — Росс принялся торопливо расстегивать свою рубашку.

Но она уже бежала через полосу прибоя туда, где прямо на глазах вырастала большая зеленая волна. Изгибаясь дугой, она готова была обрушиться на Салли, но та ловко поднырнула под самый гребень, пронзив водяную толщу, подобно гладкой желтой стреле. В ту же секунду волна, сломавшись, рухнула вниз, но Салли уже вынырнула с другой стороны. И махала ему рукой. Потом, развернувшись, уверенно поплыла вперед — сильными упругими толчками, выбрасывая над головой то одну, то другую руку.

Расстелив свою рубашку, Росс аккуратно сложил на нее халатик Салли. И побежал к воде. Но не рассчитал, и первая же большая волна опрокинула его навзничь. Так повторялось трижды, пока ему не удалось наконец выгрести на спокойное место, где Салли лежала на спине, едва пошевеливая в воде пальцами рук.

— Поздравляю, наконец-то и вы тут! — приветствовала она его.

— Чуть плавки не потерял.

— Вот было бы здорово. А лежать на спине можете?

— Попробую.

Но у него не вышло: ноги погружались и тянули вглубь.

— Смотрите, как я делаю: надо шевелить только руками, чуть-чуть.

Он попробовал еще раз, и у него получилось. Теперь оба отдыхали, лежа на спине.

— До чего хорошо! — произнесла она.— Будто в теплой ванне.

— Это Гольфстрим.

— Неужели?

— Конечно. Поэтому здесь такая голубая вода.

Действительно вода была голубой. И теплой. И это на самом деле был Гольфстрим.

Впрочем, она сама это знала: то же самое течение омывало и побережье Гондураса тогда, зимой 1970 года… И вот она лежит в той же воде, и Гольфстрим тихонько колышет ее тело, припекаемое сверху майамским солнцем. Морская рябь перекатывается через ее живот, во рту горьковатый вкус соли. Ей тридцать восемь — она в состоянии теперь ответить на вопрос: сумеет ли она найти свое место в жизни или нет. Да, она стала опытной, энергичной женщиной, которой восхищаются и которую уважают. Но женщина ли она в самом деле? Ведь у нее ни друзей, ни мужа, ни детей. Нет заветного ящичка в комоде, где хранились бы старые фото и любовные записочки, памятные меню из укромных ресторанчиков, корешки театральных билетов, засохшие цветы… Ничего, кроме ее работы, ее амбиций и Терри Фэллона. Не слишком ли мало?

Салли посмотрела на себя как бы со стороны: вот она лежит на теплой поверхности воды, раскинув руки, точно распятая. Кем же она в конце концов стала? В этот момент голубая рука Гольфстрима обвила ее, заставив вздрогнуть от этого прикосновения. Росс сразу же заметил ее состояние.

— Вам холодно?

— Нет.— И повторила: — Нет.

Она знала: холмы Гондураса, где прошла ее юность, были покрыты всего лишь тропическими лесами. Истинные джунгли были здесь, в Вашингтоне.

14.10.

По субботам после полудня Бендер играл в бридж в загородном клубе "Бернинг три". Отделанная дубовыми панелями карточная комната, душная и прокуренная, собирала немало известных стране людей. Партнерами Лу Бендера на сей раз были председатель Верховного суда Уильям Рэнквист, партийные боссы Дон Грэхем и Расселл Лонг. Их политические пристрастия были совершенно непримиримы, поэтому за игрой они никогда не касались политики. Сегодня, однако, даже они говорили о предстоящем съезде — ни о чем другом Вашингтон сейчас не говорил.

— Пики, четыре,— сказал Рэнквист, когда все трое партнеров пропустили свой ход.

Дон Грэхем пошел червовой королевой, а Бендер выложил на стол козыря.

— Да, у президента слабая карта на руках,— произнес Рэнквист и покрыл королеву козырным королем.

— Ах вот вы как,— заметил Лонг и тоже козырнул.

— Играем без червей? — предложил Рэнквист.

— Без этих червиных сердечек! — согласились остальные.

— Похоже, у сенатора тоже нет сердца, Лу,— прокомментировал Рэнквист,— и кому-то следовало бы это учесть.

— Он тем и знаменит, что бессердечен,— ответил Бендер.

— Что ж, благодарю.— Лонг выкинул козырную.

— Лу,— промолвил Рэнквист,— мы проигрываем.

— Ну хорошо,— вступил в разговор Грэхем,— а каков будет его ход?

— Возьмет взятку,— ответил Лонг.

— Я имею в виду президента. Что он намерен делать, Лу?

— Пока он тасует колоду.

— Этот скандал с Истменом,— проговорил Грэхем,— чудовищен!

— Фэллон — его единственная карта,— резюмировал Лонг.— Но ему надо разыграть ее, пока его не опередили.

— Я сообщу президенту ваше мнение, Расс. Уверен, что он будет благодарен за столь дружеский совет.

Рэнквист выложил последние карты:

— Шестерка — к королю, туз бьет бубны, две козырных — и конец.

— И мои две.— Лонг выложил на стол свои карты.— Это последний роббер, джентльмены.

Л у положил на стол три доллара и встал:

— Благодарю за игру.

— Я умираю с голоду. Не перехватить ли чего-нибудь? — предложил Дон Грэхем.

— Я, пожалуй, пойду,— ответил Бендер.— Всего хорошего.

Он шагал по дорожке к восемнадцатой лунке, наблюдая за первой четверкой игроков в гольф, подгонявших мяч поближе к цели. За ними вступила в игру двойка. Эти-то и были ему нужны. Один из них, размахнувшись, послал мяч в самую середину лужайки. Тот подпрыгнул и, опустившись за счет обратного вращения, оказался в шести футах от лунки. Бендер вежливо захлопал. Игрок передал свою длинную клюшку подносчику, взял у него короткую и зашагал по лугу. Это был не кто иной, как адмирал Раух.

— Вот уж не знал, что ты такой ценитель гольфа,— промолвил Раух, протягивая руку.

Бендер тепло пожал ее. И только потом подкинул свою "бомбу":

— Ты слышал, наверное, что ФБР разнюхало, откуда появился вирус СПИДа? То есть им известно насчет Форта Дитрих.

Раух побледнел.

— Что?!

— Осторожней,— тихо бросил Бендер, и его рукопожатие стало тверже.— На нас смотрят.

С другого конца луга партнер Рауха махал им рукой:

— Привет, Лу!

— Привет, генерал!

Бендер выждал, пока тот взял у подносчика специальное приспособление для своего попавшего в песчаную ловушку мяча, и удалился в сторону песочницы, где тот уже наверняка ничего не мог слышать.

Раух заговорил шепотом:

— Но ты же уверил меня, что они никогда не сумеют…

— Я ошибся.

Бендер отпустил наконец его руку. Теперь от Рауха требовалось еще кое-что, но ни приказывать, ни просить было нельзя. Оставалось одно — припугнуть: