Там, где мы служили... - Олег Верещагин

— Братья, сёстры, штурмовики, северяне! — резко и громко прозвучал девичий голос. — Здесь, наверху, там, внизу! Мы все знали, на что шли! Мы сами выбрали, как нам жить! Мы клялись в верности Ротам и друг другу! — пуля ударила её в живот, но она лишь чуть содрогнулась. — Каждому есть срок умирать! Земле — жить! Нашим народам и нашем братству — жить! Бояться… — в неё снова попали, но она выкрикнула: — Не надо бояться! — и молча, тихо упала куда-то в сторону.

Внизу снова взревели. Но это был иной рёв. Так кричат люди, которые дорвались до драки и уже ни о чём ином не думают.

— Вперёд, скорей, вниз! — закричал Джек, вскакивая. Витька вскочил тоже и, больше ни о чём совершенно не думая, прыжками бросился туда, где мельтешило, кипело и выло. Охранники пробовали снова стрелять по штурмовикам, но теперь им не давали этого делать пленные…

…Всем телом Витька обрушился на перезаряжавшего автомат махди и в исступлённой радости услышал, как череп того треснул под прикладом — громко, сочно. Ударом ноги он отправил труп дальше, вниз. Перехватил пулемёт, желая сейчас только лишь одного — убить ещё кого-нибудь из этих тварей. Вокруг штурмовики врукопашную дрались с охранниками, те карабкались в стороны, разбегались, падали… В броске Витька нагнал ещё одного, с жирно блестящим бритым затылком, развернул к себе, упёр ствол РПД под челюсть и нажал спуск. Голова бритого взорвалась, Витька оттокнул труп, бросился за следующим — визжа, как крыса, он пытался удрать вверх по склону. Одним прыжком Витька нагнал его, махди обернулся, размахивая ножом, но мальчишка даже не задержался — ударил стволом в пах, коленом в лицо, выкрутил руку…

— Сюда! — взвыли откуда-то снизу. — Сюда бросаааай!

Витька обернулся и невольно вздрогнул. Какие-то обросшие тени в лохомтьях, но с горящими глазами тянули из полутьмы худые руки с растопыренными острыми пальцами. Русский отбросил от себя махди, и тот рухнул вниз, визжа и размахивая руками — словно хотел улететь прочь от ужасной смерти. Внизу хрипло взвыли, послышался тошнотный хруст, над толпой вынырнула голова, выплёвывающая чёрные пузыри…

— Разойдись! — крикнул Витька. — Прыгаю!

Вскинув над головой пулемёт, он соскочил — и упал в протянутые окровавленные руки, на миг ужаснувшись: сейчас разорвут в исступлении и его… но руки приняли его, подбросили, подбросили снова, и вокруг кричали, плакали, тянули за форму, за оружие… Он видел лица — худые, заросшие щетиной, совсем детские, лихорадочные глаза, и ему самому хотелось плакать…

— Наш, наш! — какой-то измождённый человек обнял Витьку, и он ощутил, насколько тот худ — чудовищно, страшно! А человек отстранился, и Витька понял: да он же… он немногим старше его самого! — Я из «Алариха»… из роты «Аларих»… я тут год… Михель Руде… я тут год… я ждал, я знал… я верил…

Кто-то тянул Витьку за рукав, твердил:

— Пойдём… пойдём… тебе надо на это посмотреть… пойдём…

Яма была завалена нечистотами, кисли какие-то лужи, издававшие невыносимое зловоние. Сама мысль о том, что тут можно провести хотя бы час, ужасала — а люди, сейчас спешившие возле Витьки, провели тут месяцы и месяцы, под дождём, под снегом, в зной, в холод…

Возле земляной стены на каком-то тряпье лежали в ряд… мумии. Живые мумии.

— Они… пришли? — из тряпок поднялась похожая на серую ветку рука. Девушка (о небо!) с горелыми ранами на месте груди встала рядом на колени, поцеловала эту ветку-руку:

— Пришли…

— Теперь… можно… умереть…

— Их морили голодом… там, наверху, — пояснил кто-то. — А потом возвращали сюда. Они уже не могут есть.

— Хорошо тем, кого забивали насмерть…

— Многие не дождались…

— Повернись ко мне, — Витька повернулся и увидел совершенно седого парня, на месте глаз которого чернели ямы заживших ран. Парень провёл ладонью по лицу русского, выдохнул: — Наш… наш… наш… — и из углов ям потекли мутные капельки…

… - Всем освободить центр! — надрывался мегафон голосом Фишера. — Всем освободить центр для приземления вертолётов! Те, кто может взять оружие — к складам, там снаряжение, боеприпасы! Остальные успокойтесь, мы всех вывезем! Мы вывезем всех! Дисциплина, чёрт побери! Дисциплина! Всем прочь из центра!

Уже царила вокруг деловая суета — выносили трупы, расчищали центр, сновали штурмокиви, шли группы освобождённых. Около полутора сотен человек тут же вооружились. Желающих было много больше, но некоторые просто не могли удержать оружия в руках. А часть находилась в тяжёлом отупении…

Витька прошёл мимо лежащих в ряд раненых. Елены среди них не было. Ранный в пах, живот и ноги осколками парнишка то и дело приподнимался, вскрикивал:

— А!.. Не сюда!.. Твою мать, всех!.. Не брать!.. Теперь хорошо… ещё одного… — на лбу выступали капли пота, он тяжело, страшно ругался, скрипел зубами, задыхался, затихал, потом снова начинал: — Кончать! Всех их кончать! Не могу! Пустите! — и рвался из рук санитаров, тоже замотанных и злых.

Витька почти столкнулся с Майклом. Тот нёс на руках буквально влипшего в него мальчика лет пяти-семи — он обвил штурмовика руками и ногами и почти не дышал, наверное, боясь, что Майкл растает в воздухе. Майкл возбуждённо сказал — глаза блестели почти по-сумасшедшему:

— Вик, Вик, смотри, я брата нашёл, я ведь знал, что я его тогда не убил, что это был не он! Я ошибся! Смотри, я где его нашёл! — и счастливо улыбался, тоже притискивая к себе мальчишку, словно у него его отнимали.

Витьку шатнуло. Ему внезапно ужасно захотелось отлить. Он улыбнулся Майклу (наверное, улыбка вышла идиотской), который продолжал прижимать к себе ребёнка, кивнул, отошёл к какой-то щели, морщась, поднял бронефартук…

…из щели на него смотрело испуганное полудетское лицо. Лицо махди.

Витька схватился за пулемёт. Махди — без команды, покорно — вылез из щели, сел на корточки, глядя на Витьку снизу вверх и сотрясаясь всем телом так, что коленки стучали друг о друга. Он умоляюще глядел на русского, возвышающегося над ним, как башня. Губы махди шевелились, ему очень хотелось рассказать, что он никого и пальцем не тронул, только немного ел мясо, потому что всегда был голоден, что его забрали насильно, что у него семья, что воевать он совершенно не хочет и очень-очень боится…

Но потом он встретился взглядом со светлыми, безразличными глазами юного северянина, и понял, что, даже если он найдёт слова, то услышан не будет, и это бесполезно — как бесполезно просить о пощаде ураган или смертельную болезнь… И закрыл глаза, спрятал их в коленях, сложил на затылке ладони.

Витька сдвинул на бедро пулемёт и достал из кобуры «браунинг».

4

Десант потерял шестнадцать человек убитыми и девятерых — тяжело ранеными. Эвакуировать их пока что было просто невозможно. Их расположили в одной из служб. Среди пленных было примерно шестьдесят убитых; ещё человек триста в бой не годилось, а полторы сотни, по возможности вооружившись и обмундировавшись, присоединились к «Волгограду».

Живых махди найти не удалось на первый взгляд в тюремном «комплексе» валялось не менее полутысячи трупов. Кое-кому, очевидно, удалось-таки удрать, но — немногим, в плен не брали на самом деле никого.

Помимо храма Ала Шамзи — вещи уже привычной — тут имелись комнатки в службах, любовно оборудованные для сексуальных развлечений, для замучиванья, разделки, готовки… Нашли бочки со скверной солониной — видимо, для поставок в армию. Много чего нашли такого, что снова подводило ещё одну черту в разделении миров — того, из которого пришли штурмовики, и того, в который они пришли. Это был ад — ад жестокий и бессмысленный, как породившие его извращённая вера и образ жизни.

Но нашли и базу данных, составленную с немахдистской аккуратностью — её тут же взяли под особую охрану.

Рассвет не принёс ничего нового. В городе шли бои, и, судя по всему, другие роты свою задачу выполнили. «Волгоград» получил приказ расширять плацдарм.

Над этим районом Диффы возвышались две башни, повторявшие контурами центральный дворец-зиккурат, только поменьше, по северным понятиям — этажей в 10. Наверху их «украшали» большие статуи Ала Шамзи: всё те же пузатые уродцы, одетые в набедренные повязки, широко расставив короткие кривые ножки, расставленными руками словно бы грозили небу. Большие лопоухие головы с выкаченными глазами и высунутыми до подбородка языками венчали четырёхзубцовые короны, каждый зубец украшал человеческий череп. Деревянные тела идолов тут и там пятнали яркиеалые потёки краски — казалось, по ним течёт кровь.

Башни почти не были повреждены и, судя по отсутствию ярких лохматых знамён, контролировались сторонниками «синих беретов» или даже ими самими. Огонь с башен мог перекрывать добрую четверть города. От тюремной ямы до башен было около километра, а расстояние между ними — около двухсот метров. Удивительно было, что гарнизоны башен не обращали внимания на происходящее у них под боком — но могли и обратить, а с башен всю округу можно было простреливать легче лёгкого.