Красная тетрадь - Екатерина Мурашова

После Давыдов продолжал что-то говорить, и даже пытался меня дружески приобнять, Коронин краснел тугой шеей и наливался злостью, но тут Каденька почуяла возникшее в нашем углу напряжение, решительно промаршировала к нам и сходу, как в кавалеристскую атаку, ворвалась в беседу. Разговор ее – как будто быстро нарезают большими ножницами плотную бумагу.

– Спорите? Дело! Дело прежде всего! Разговоры – это шелуха, в которой все гибнет. Русскому интеллигенту надо запретить разговаривать. Специальным циркуляром – так! Тогда все силы будут направлены. И результаты воспоследуют. Немедленно. Вы, Измайлов, желаете работать, а не руками размахивать. Я вижу. Это целесообразно. Ипполит, не путайте его. И не пугайте. Напрасно потратитесь. Он тайги не испугался – мне Надя рассказала. В передовой кружок вам войти – неизбежно. Форма – потом. Дело!

И так далее, в том же духе. Пока она говорила, Веревкин словно вышел из транса и неожиданно здраво вклинился в Каденькину речь (вот уж от кого никак не ожидал – в семье Каденьку, как я заметил, никто перебивать не решается).

– Мы вас, Андрей Андреевич, выслушали и, с вашего позволения, сейчас решительных шагов, с вставанием, не подаванием руки, и прочим клеймением предпринимать не станем. Приглядимся пока друг к другу, как культурные люди, волею судьбы сведенные на этом заброшенном, окраинном полустанке. Про ваше нежелание принимать участие в радикальных акциях мы поняли, но ведь и теоретический опыт ваш, привезенный, так сказать, из столицы с пылу, с жару, был бы для нас крайне полезен. В совете ведь вы при случае не откажете? Хоть бы в издательской нашей или просветительской деятельности?

– Да вы разве не услышали, Роман?! Да он… – привстал было Коронин, но Каденька и материализовавшаяся откуда-то Надя разом положили ему сухенькие, но сильные ладошки на оба плеча и удержали на месте. Я едва не улыбнулся представившейся картине, но, к счастью, сумел удержаться.

– Ипполит, мне кажется, мы вот так, сходу, не можем во всем разобраться. В конце концов, человек – это довольно сложно устроенная конструкция…

– Революционер устроен не сложнее, чем сочетание затвора и спускового крючка, – усмехнулся Давыдов.

Я уж давно молчал и это становилось неприличным, но при всем желании не мог разжать челюсти и внятно ответить ни Давыдову, ни Веревкину. Теперь меня сотрясала сухая дрожь, и мое собственное презрение к себе наверняка было сильнее, чем совокупное презрение господ политических. Ну отчего я так слаб?!

Наскоро нарезав еще один лист бумаги на слова-кусочки, Каденька подхватила меня под локоть и увела к дочерям. Аглая и Любочка говорили со мной осторожно, как с больным. Надя молчала, кусая губы.

Уже на крыльце, когда все прощались, она улучила укромный момент, схватила мою руку, прошептала: «Вам тяжело было, простите!» – и вдруг, склонившись, поцеловала запястье. Я вырвал руку и глянул на нее с немым укором. В ее глазах-черносливинках заблестели голубые слезы. Черт побери все на свете! И в первую очередь – меня самого!

Глава 11

В которой трактирщица Роза интересуется крысиным ядом, а читатель знакомится с историей отношений молодого трактирщика Ильи и Аглаи Златовратской

Могучий согласный храп сотрясал небольшую хозяйскую комнатку в мезонине гостиницы «Луизиана». Из дыры в плинтусе деловито выбежала крупная мышь и, не обращая внимания на привычные звуки, присела на коврике возле кровати, подъедая просыпавшиеся крошки. Как всегда, последний раз хозяева ели прямо в постели.

Хозяев было двое, но стороннему наблюдателю непременно показалось бы, что на широченной кровати возлегли разом четверо или даже пятеро обычных людей. Всколыхнув одеяло геологическим катаклизмом, лежащая с краю хозяйка повернулась со спины на бок и широко распахнула большие, красивые, хотя и несколько заплывшие спросонья глаза. Некоторое время она, о чем-то размышляя, слушала храп мужа, а потом поддернула подол рубахи и решительно пнула его в поясницу могучей округлой коленкой.

– Самсон! Ты проснешься когда-нибудь или нет?!

– А?! Что?! Розочка, что случилось? У тебя опять колики?

Самсон почесал в паху, потом выпростал руки из под одеяла и сложил их на внушительном холмике живота, продолжая непонимающе таращиться на жену.

– Скажи, Самсон, у нас ведь крысиный яд есть? – деловито спросила Роза. – А в нем – мышьяк?

– Я… я не знаю… Может быть… – Самсон явно не мог сообразить, что происходит. – Розочка, ты хочешь сейчас, ночью, воевать с крысами?

– Я сейчас думаю, может быть, нам ее отравить? И хочу посоветоваться с тобой, как с мужчиной моей жизни…

– Господи! – Самсон подскочил на постели и в ужасе округлил глаза (на мышь, спрятавшуюся под кроватью, посыпалась труха из матраца. Она чихнула и ушла в нору, от греха подальше). – Розочка, ты сошла с ума?! Леокардия не велела тебе есть на ночь…

– Пусть голодные шакалы в аду будут вечно терзать эту драную кошку и все ее семейство! – темпераментно вскричала Роза, яростно сверкая глазами. – Если тебе, Самсон, не дорога собственная семья, я сама возьму наш яд и отравлю ее!

– Кого? Леокардию Златовратскую? Но зачем?! Ты можешь просто не выполнять ее рекомендаций и есть на здоровье все, что в тебя влезет… Но – травить?! Розочка, я ж тебя знаю – ты вовсе не кровожадна!

– Да! – Роза неожиданно заплакала. – Я на беду свою не кровожадна, иначе я бы уже давно… давно… Но когда речь идет о счастье моего сына!…

– А-а… – толстые плечи Самсона уныло поникли. – Так ты говоришь не о Леокардии Власьевне, а об Аглае Левонтьевне…

– Да, да, о ней, мерзавке! – Роза бурно рыдала и стонала от горя. Самсон обнял ее, что при совокупном объеме супругов получилось с трудом и весьма неловко. Теперь они оба, и кровать с ними ритмично сотрясались. Спящая внизу прислуга Хайме открыла глаза, прислушалась к доносящимся сверху звукам, взглянула на луну за окном и с восхищением прицокнула языком.

– Ну, Розочка, рассуди сама, – Самсон пытался успокоить жену, отчетливо понимая всю безнадежность этой затеи. – В чем же ее вина, если Илья сам никого, кроме нее, видеть не хочет? Мы ли не старались? А Аглая никогда ему никаких надежд не подавала, и даже представить ее за конторкой в трактире возможностей нету…

– Отравлю! – тихо и упрямо подвывала Роза, уткнувшись мокрым лицом в мягкую подушечку жира, обозначавшую Самсонову грудь.