Волчок - Михаил Нисенбаум

табурет, выкрашенный черной краской. Вдоль противоположной стены была смонтирована кухня. Точнее, кто-то начал ее монтировать, махнул рукой и больше не возвращался. Шкафы без полок, мойка без крана, провод от холодильника затих на полу. Стены цвета хаки с молоком были отделаны виниловой вагонкой. Окна без штор пристально смотрели на нас.

В Варвариных глазах серело разочарование, но на устах цвела светская улыбка. Между тем Вадим держался с такой галантностью, точно презентовал Малый Трианон. Кроме того, он дважды бегал под дождем в главный дом, принес ворох рубах, полотенец, футболок и еще два лоскутных одеяла.

– Когда будете готовы, ждем на парадный обед в вашу честь! – откозырял он, раскрыл прямо в номере большой сиреневый зонт и вышел за дверь.

Послышалась постепенно затихающая барабанная дробь. Мы огляделись и уставились друг на друга. Номер в коттедже напоминал комнату на заброшенной лыжной базе, чемоданы остались в Белграде, а на кровати высился клетчатый курган из чужих рубах.

– Если от них сбежала собака, я повешусь на оливе, – Варвара, как обычно, говорила броско и невпопад.

В ванной окно также не зашторивалось. Строго говоря, непонятно, зачем вообще нужно окно в ванной? Впрочем, сейчас в саду никого не было, за окном высилась гора Субазио, а над ней бежала волчья стая дождевых туч.

Горячая вода из душа – иногда именно это означает «счастье».

8

В главном доме горел свет. На стук вышла хорошенькая девочка лет шести со свежим живым лицом, увидев нас, она убежала в глубину дома. Пройдя через лабиринт книжных стеллажей, мы попали в прекрасную студию-кухню, разделенную на две части длиннейшим столом. В старых итальянских столах – таких длинных, темных, рассчитанных человек на двадцать, есть какое-то обещание того, что никто не останется один, никого не обделят едой, весельем и шумной беседой. Длинные столы – пенаты долгих застолий, мосты больших семей. Вот и здесь, в студии, стол, покрытый льняной скатертью, обещал, что все будет хорошо.

Дом был полон. За столом сидели гости: архитектор Кирилл Виноградский с женой Верой, перед ними стояли большие бокалы и три бутылки вина. На другом конце стола царила девушка-администратор Алена, бережно державшая румяное лицо прямо над горкой румяных хлебцев. Девочка, дочка Крэма и Лиды, прыгала с дивана на кресло, с кресла на пуфик, выкрикивая на лету прыгающую песенку. За низкой перегородкой, уставленной яро-медными кастрюлями, открывалась кухня, где сейчас хлопотали Лида и светлокудрый юноша Ларик, Лидин сын. Сам хозяин сидел в просторном кресле и листал альбом Джотто. Вид Крэма выражал неудовольствие. Как раз в тот миг, как мы вошли, с обложки на нас глянул святой с угрюмыми волчьими глазами, и я вздрогнул, потому что в точности такой взгляд часто ловил у моей Варвары.

– Вадим Маркович, ты что-то совсем нас не уважаешь, – произнес Виноградский, дирижируя бокалом. – С Джотто сидишь, а нами, твоими маленькими современниками, брезгуешь.

Вишнево-черные его глаза под плотно сбитыми бровями, сросшимися на переносице, искрились весельем. Услышав архитектора, профессор мгновенно преобразился, точно осевший сугроб, который на глазах превратился в обаятельную альпийскую горку. Горка поднялась и двинулась к столу, улыбаясь всеми своими незабудками.

– Наговариваете вы на меня, Кирилл Исидорович, каждый божий день. А я вас люблю всей душой, особенно Верочку.

– Между тем если бы ты нас взаправду любил, то выпил вместе с нами.

Вера, красивая усталая женщина лет пятидесяти, не говоря ни слова, согласно улыбалась. При виде бокалов и шумной компании Варвара повеселела. Все люди в студии произвели на нее прекрасное впечатление. Говорила она сумбурно, но уверенно и чрезвычайно приятно:

– Видите ли, Кирилл, у нас в саду… Когда приходится выпускать псов, иной раз случается вымахнуть без шубы, пардон. Вот в декабре я так и простудилась, до сих пор не могу… Конечно, травы, горячий глинтвейн, все как положено.

Она смеялась, как могла бы смеяться добрая королева змей, решившая подбодрить своих подданных. Лида с сыном и Алена хлопотали, накрывая на стол, а мы с Кириллом беседовали об искусстве.

Виноградскому лет шестьдесят, но выглядит он куда моложе: невысокий, подтянутый, легкий. Кажется, седую шевелюру, матерые брови и загрубевшую кожу он приобрел в одну ночь, не успев ни привыкнуть к ним, ни переменить прежнюю веселую живость на солидное равнодушие. Похоже, люди его забавляют, но он глядит на них не свысока, а по-родственному, с насмешливым сочувствием, понимая, что и сам на свой лад забавен. Разговор перескакивал с Перуджино на Перуджу, с Левитана на Миро так же весело и бойко, как Яночка, дочка Вадима и Лиды, перепрыгивала с дивана на кресло.

Наконец все расселись за столом, и беседа, то разделяясь, то сливаясь, потекла через вечер, расцвечиваясь звоном вилок, ножей, бокалов и просьбами вроде «Варечка, не передадите ли нам пару мандаринов?». Во главе стола восседал Вадим Маркович, похожий на главу большой семьи. Он не стремился говорить чаще других, но довольствовался привилегиями главного слушателя, милостиво кивая удачным репликам гостей.

После обеда Ларик с Вадимом растапливали камин, а я думал, как там, в ночи, чувствуют себя прекрасный умбрийский холм, домик на его вершине и обитатели домика.

До террасы нас провожали с фонарем, и голоса новых друзей казались такими же теплыми, как свет главного дома усадьбы Эмпатико. На террасе огни загорались сами, стоило сделать несколько шагов. Ни цикад, ни собачьего лая, ни ветра в ветвях – сырая тишина ночи была таинственно полна собой.

После шумного света главного дома комната в коттедже, темноватая и пованивающая краской, казалась понижением в звании. Хотя в прошлую ночь мы вовсе не спали, уснуть в комнате без штор было непросто. Все же мы уснули, размышляя о том, что жизнь покажет нам завтра.

9

Странно проснуться в другой стране, в горной глуши, в комнате, где на окнах нет штор, до потолка залитой солнцем непривычной яркости. Странно, уже вспомнив обо всем, слышать звуки тарахтящего трактора и голоса рабочих под самыми окнами. Но всех этих странностей, похоже, оказалось недостаточно, чтобы как следует разбудить нас. Поэтому судьба послала Вадима Марковича в белой штормовке, который постучал в стеклянную дверь, внимательно всматриваясь в нашу комнату, где Варвара в шелковой пижаме совершала свои первые па. Увидев наши неглиже, Вадим Маркович не смутился, продолжая вглядываться в пространство и стучать в стекло, так что пришлось набросить лоскутное одеяло и тащиться к двери этаким застенчивым вигвамом.

– Друзья, приходите на завтрак, потом идем на прогулку, – сказал Крэм, бесстыже глядя через мое лоскутное плечо на Варварину пижаму.

– Спасибо, вот только оденемся.

Я старался выделить голосом слово «оденемся». Варвару визит и взгляды профессора не смутили.

После завтрака солнце скрылось в горах. Небо снова заросло тучами, но не клочковатыми, как вчера, а мягкими, точно светлый мех. Мы стояли на террасе и ждали Крэма, который что-то обсуждал с Виноградским,