Волчок - Михаил Нисенбаум

все еще на высоте, Варя.

Голос Сергея теплел довольством. Я уже был готов к тому, что всех нас задержат и потащат в участок, хотя где участок в лесу? Услышав, что Сергей опять называет Ольгу Варей, поглядел на настоящую Варвару. Может, я чего-то не знаю и про нее? Может, она тоже носит два имени – одно для окружающих, другое внутри семьи? Варвара внимательно следила за происходящим, как мог бы следить за хозяевами умный пес. Лицо ее было одушевлено и в то же время непроницаемо. Расспрашивать ее прямо здесь, в машине, было решительно невозможно.

Почему на душе так тревожно? Может, потому что мне предстоит ночевать в Вяхирях? Или меня трясет от только что миновавшей угрозы? Или оттого, что Варин отец зовет ее именем жену? Черт знает, что такое. Разгоняясь, зачастили заснеженные ели, фьорды зимних полян, станционные будки и шлагбаумы. Один шлагбаум был украшен светящейся новогодней гирляндой.

2

От самых ворот было слышно, как радостно скулят запертые псы, заслышав голоса хозяев. Ольга с Сергеем поднялись на второй этаж, пожелав нам доброй ночи. Варвара отправилась к бассейну кормить собак. Я нес за ней огромную кастрюлю с собачьей едой. С каждой минутой Варвара все больше хмелела и ворчала – на то, что даже в Новый год надо полночи возиться с собаками, а завтра мыть бассейн, на то, что она «похоронила себя в грязи».

– Варвара, почему отец называет Ольгу твоим именем? – спросил я, желая отвлечь Варю от ее собачьих причитаний.

Варвара нехотя проворчала, что Варей сначала хотели назвать маму. Но потом бабушка передумала и назвала дочь Ольгой. Когда Оля подросла, мать рассказала ей о не данном имени, и дочь немедленно в него влюбилась. Можно сказать, впала в зависимость. Свое имя Оля возненавидела. Она думала освободиться, излечиться от этого морока, назвав Варварой собственную дочь. Ничего не вышло: Ольга продолжала страдать под бременем чуждого имени. Более того, она ревновала упущенное имя к дочери. Варвара оказывалась узурпатором имени, самозванкой.

– Поэтому папа иногда называет маму Варей, чтобы сделать ей приятное, – язык Варвары слегка заплетался.

Интересно, кто и в какой момент решил звать мать именем дочери? Как это случилось? Ольга попросила об этом мужа или он сам это предложил? И вот еще деталь: литературный псевдоним Ольги – Евдокия Унгерн. Псевдоним-то она выбирала себе сама…

– А тебе-то каково? – сочувственно спросил я у Варвары.

– Кому какое дело, каково! Каково… У мамы есть теория… Хват! Не лезь к чужой миске! Пойдем отсюда, не то сейчас кувыркнусь в бассейн.

Тогда я не узнал «мамину теорию», хотя легко можно было догадаться. Мы еле доплелись до избушки. Варвару шатало из стороны в сторону. Когда мы легли на чердаке, по деревянной лестнице к нам прискакал бодрый Герберт. У меня уже час как болела голова, и я жалел, что не остался дома.

Тут Варя прижалась ко мне и заплетающимся языком сказала, что любит меня. Она шептала это на ухо и, хотя была пьяна, все равно стеснялась. Я обнял ее, но ничего не смог сказать в ответ. Через минуту она заплакала.

Почему я не сказал тогда, что тоже ее люблю? Может, потому что она была пьяна и мне показалось, что для таких признаний стоило выбрать другой момент? Нет, не так уж она была и пьяна. Устала, обессилена и расстроена, вряд ли она сказала сейчас о любви, чтобы потом иметь возможность откреститься от своих слов. Или в этом признании, сделанном в новогоднюю ночь, я почувствовал что-то вроде западни? Жалкие слова, но и они только огибают самое главное.

3

На пасмурном снегу круг солнечного пшена. Голуби слетаются – тучные. За несколько дней до путешествия зимний город кажется декорацией, и только желтое пшено на снегу светится, точно знак чего-то нового, нездешнего.

Вчера звонил из Италии Вадим. Он сказал, что я заслужил пару недель каникул, что он ждет нас с Варварой и что нам нужна обувь «для горных троп». Услышав про ботинки, я заволновался. Ни воспоминания о Перудже, ни зеленый рябой штампик в загранпаспорте еще не доказывали, что скоро я окажусь в Италии. Но стоило примерить в спортивном магазине новые ботинки и крепко затянуть шнурки, я почувствовал, что дорога начинается, услышал подошвами скорую мягкость лесной земли, многослойно усыпанной бурыми листьями:

Iam mens praetrepidans avet vagari,Iam laeti studio pedes vigescunt[3].

Ботинки с запасным комплектом шнурков и влагоотталкивающей пропиткой прятались в картонке, а радость не унималась. В окне моей комнаты горел яркий свет: значит, Варвара уже приехала. В огонь радости точно подлили масла.

Странно звонить в дверь собственного дома, в котором так долго жил один. Словно ты уже не хозяин, а гость, словно живешь не здесь, словно ты – не совсем ты. Но еще более странно было видеть перекошенное от гнева Варварино лицо. Она стояла на пороге так близко от двери, что я не мог войти в дом.

– Если ты так дорожишь чувствами этой гадины, мне здесь не место! Нет моего согласия! – закричала Варвара с такой силой, словно до этого мы ссорились целый час.

В руке у нее белел лист бумаги, которым она трясла перед моим лицом. О какой гадине идет речь, доброжелательно спросил я, как бы изъявляя готовность вместе перебрать мою огромную коллекцию гадин. И вообще нельзя ли попасть в дом?

– Ради всего святого! Сейчас уйду. Поглядите на него. Я, как влюбленный Чарли Чаплин, круги даю – цветы, Герберт, мечты идиота! А у него тайные шашни. Дон Жуан! Витальный самец! Одной меня ему мало!

– Ну нет, одной тебя мне даже многовато. Что, собственно, случилось?

Она ткнула в меня листком бумаги, и я смог наконец войти в прихожую, закрыть дверь и поставить на пол пакет с ботинками, которыми планировал похвастаться. Варвара злобно продолжала:

– Может, мне не следовало… Но раз уж так получилось, я это терпеть не намерена.

Почерк я узнал сразу, а вот слова успел позабыть. Это было письмо моей бывшей жены, написанное еще до того, как мы поженились, много лет тому назад. Оно лежало в коробке для писем, хранившейся в глубине платяного шкафа. Поскольку тогда мы уже жили вместе, конверта не было, дату Арина не поставила. Это письмо она написала тоже зимой, к моему возвращению с Урала. Боже, как давно это было! Конечно, оно было нежным, каким еще должно быть письмо любящей и любимой женщины, которой я недавно сделал предложение?

Краски мира погасли.

– Уходи, – сказал я, не глядя на Варвару.

– Еще бы! Он выбирает другую бабу, с которой за моей спиной ведет любовную переписку. Ох и дура я горемычная! – заголосила она и побежала по квартире, хлопая дверьми и выкрикивая неразборчивые обвинения.

– Что дальше? – сказал я, обращаясь непонятно к кому. – Взломать