Допрос с пристрастием - Данил Корецкий

— Узнаете кого-нибудь?

— Этот! Это он, гад!

Палец без маникюра ткнулся в угрюмое отечное лицо с развитыми надбровными дугами, орлиным носом, узкими щегольскими усиками.

— Уверены?

— Конечно! Я его рожу поганую никогда не забуду! Таких ублюдков кастрировать надо! А потом расстреливать!

От хрупкой женщины исходила мощная аура тяжелой ненависти, обычно не свойственной слабому полу. Лис кивнул:

— Благодарю за сотрудничество. Если понадобится помощь, мы можем на вас рассчитывать?

— Дадите пистолет — лично пристрелю гниду!

— Ну, это мы уж как-нибудь сами, — подвел итог беседе Лис.

Для очистки совести он съездил еще по трем адресам. И везде потерпевшие без колебаний указывали на Черкеса. Последняя девушка — двадцатилетняя студентка, заплакала и затряслась от испуга:

— Уберите его! Уберите, пожалуйста!..

Лис поспешно спрятал снимки. А уходя, пообещал:

— Уберем, не бойся. С улиц уж точно уберем…

Настроение было поганым, дальше некуда. Агрессия копилась, разрасталась, распирала тело и настоятельно требовала выхода. Но он знал, что его ищут. И внутренний голос вопил об опасности каждый вечер, едва он собирался выйти на охоту. Доверяя ему, Черкес мрачно напивался в одиночестве. И от этого бесился еще больше.

Там, в вечерних кафешках, безнаказанно паслись похотливые телки. При одной мысли о податливых безвольных телах скулящих под ним самок внизу живота вспухал твердый горячий бугор. Представлялось, как он врежет по очередной смазливой роже, как грубо порвет трусы, вместе с колготками, как, обмирая от страха, сука послушно раздвинет ноги…

Он сам удивлялся тому, что с ним происходит. Получаемое удовольствие нарастало постепенно, от жертвы к жертве. На фоне яркого, сносящего крышу наслаждения былые походы к проституткам казались бледным подобием настоящего кайфа. Изнасилование дарило нечто большее, чем обычный сексуальный контакт. Черкес вошел во вкус. Но осторожность пока не утратил. Он чувствовал, что нужно выдержать паузу, затаиться. Чтобы потом оторваться на какой-нибудь перепуганной суке.

Распаляя себя, он напивался перед телевизором, громко орал зоновские песни. От этого хриплого надрывного крика соседей по коммуналке бросало в дрожь. Они бегом, на цыпочках проскакивали мимо его двери, шарахаясь от флюидов безжалостной жестокости, просачивающихся в коридор из тесной захламленной комнатушки…

Около трех часов дня Черкес выполз из берлоги. С бодуна его немного потряхивало. На хазе похмелиться было нечем. Пришлось надеть кожаную куртку, натянуть разношенные кроссовки и тащиться в конец квартала. Выйдя на улицу, он мельком огляделся. Ничего настораживающего не обнаружилось. У ларька несколько сопляков покупали пиво и чипсы. Рядом стояла пожилая тетка в мохеровом берете. За ней пристроилась молодуха со спортивной сумкой через плечо. Народу вокруг шарилось немного. Возле припаркованной у тротуара тачки курил незнакомый лох в надвинутой на самые глаза кепке. Вдали неторопливо шагал какой-то мужик неприметной наружности. Короче, все ништяк…

Похмелье подтолкнуло в спину. Сонная одурь еще не прошла. Мозги шевелились с трудом, отчаянно требуя смазки. Он плюнул на ненужные предосторожности и, уже не оглядываясь, пошел вперед, как будто притягиваемый батареей пивных бутылок за стеклянной витриной.

Черкес грубо оттолкнул подростков, оттер тетку, дыхнув на нее пререгаром… И вдруг наткнулся затуманенным взглядом на молодуху. Глаза словно прилипли к бледному, несимметричному лицу Внезапно телка отшатнулась, открыта рот. В глазах полыхала звериная ненависть, такая бывает только у готовых на все убийц.

— Ах ты, гад! Я тебе глаза вырву! — Цепкие пальцы схватили его за лицо. — Коля-а! Это он!!! Я его узнала! Ко-ля-а!

В этот миг и он узнал свою жертву, резко развернулся и бросился бежать. Наперерез рванулся лох в кепке, а сзади кто-то ударил по ногам, и он со всего маху грохнулся на асфальт, до крови свезя щеку о жесткую поверхность. Тяжелый ботинок врезался в скулу. Голова взорвалась болью. Он вскочил на четвереньки и в последнем, отчаянном рывке, как раненый волк, устремился к подворотне проходного двора. Но тут страшный удар пришелся в самую болевую точку. Между ног словно рванула граната.

— А-а-а-хр-р!.. — захрипел Черкес.

Он воткнулся лицом в тротуар. По ребрам били чем-то тяжелым. Хрустнули вывернутые суставы, кисти оказались у затылка. Сознания он не потерял. Но через пелену жуткой боли происходящее стал воспринимать равнодушно, будто со стороны. Сквозь ругань мужиков пробился визг телки:

— Дайте, я ему глаза вырву!

В паху пульсировала боль. Тело вздрагивало от ударов. Его тащили по земле, запихнули в машину, сжав с двух сторон крепкими телами.

Через полчаса Черкеса официально опознавали в Центральном РОВД. В этот раз и подставные, и понятые нашлись очень быстро, а косорылая сука уверенно вытянула свою корявую руку:

— Это он меня изнасиловал! Я опознаю его по чертам лица, по носу, усам, глазам!

Что-то больно складно звонит эта подстилка! Надо было придушить ее на хер…

— Я с ним лицом к лицу столкнулась, представляете? — тараторила потерпевшая. — Хорошо, со мной братья были, сразу скрутили — и сюда!

— Спасибо, гражданка Белянская, — сиял молоденький опер. — Подписывайте протокол. Сейчас еще потерпевших привезут…

Лис с Волошиным и Гусаром вернулись в РУБОП. Они были возбуждены и довольны, как охотники, завалившие, наконец, матерого волка.

— Этот парнишка, Кленов, стол обещал накрыть! — улыбался Гусар.

— И накроет! — кивнул Волошин. — Мы с него столько «висяков» сняли!

— И себе палку поставили — реализация оперативных материалов! — сказал Коренев.

— Да, центральщики очень удивлялись, — веселился Гусар. — Все спрашивали: откуда информация. А, правда, Филипп Михайлович, откуда?

Лис нахмурился.

— А тебе доверять можно?

— Ну, конечно! — обиделся Гусар.

— Тогда иди ближе, — кивнул Лис.

И, нагнувшись к подставленному уху, тихо прошептал:

— От верблюда…

А в Центральном РОВД вовсю кипела работа. Потерпевшие одна за другой опознавали Черкеса. Прибыл следователь, и это было плохим знаком. Дело разбухало от новых протоколов. Похоже, что на этот раз выкрутиться не удастся.

Опознания закончились, в протоколах поставили последнюю точку. Следователь забрал дело, пообещав через час передать санкцию на арест. Оставалось оформить задержанного и отправить в СИЗО.

Лейтенанта Кленова распирало от радости. Это было его первое крупное раскрытие. Пусть и принесенное на блюдечке — неважно: славы хватит всем! Жалко, что нет журналистов с телекамерами, как в кино: хотелось купаться в лучах славы, упиваться ею допьяна. Посмотрев на угрюмого Черкеса, он похлопал его по железному плечу и снисходительно, как положено победителю, сказал:

— Все, друг, отпрыгался! Тебе десять корячится! Черкес заскрежетал зубами и рванул наручники:

— Не фарт, сука! Хрен бы вы меня взяли. Надо же было нос к носу влететь на эту дуру с братьями!

Его исцарапанная, с багровым кровоподтеком физиономия злобно перекосилась.

— Случайно залетел. Сегодня мусорам везет! Банкуйте, волки позорные!

— Повезло, говоришь?..

С торжествующей усмешкой Кленов наклонился вперед, оказавшись лицом к лицу с задержанным. Опытный сотрудник знает, что так делать нельзя — можно остаться без носа или куска щеки. Но Леха не имел опыта.

— Дурак ты, Черкес! Какие братья? Менты тебя взяли. Это же ребята из РУБОП! А старший — Коренев, Лис. Слышал о таком? Они тебя спецом искали!

Говорить этого тоже было нельзя. Но лейтенант Кленов звезд с неба не хватал, а потому не знал истинной цены словам.

— Менты?!

Черкес застыл, как изваяние, оцепенел, превратился в камень. Простые, но конкретные мысли лихорадочно бились в узком твердом черепе. Если он не влетел «по дурке», значит, кто-то «стукнул». «Сдал». Продал. Причем — кто-то из своих, близких корешей. Но кто?!

Он углубился в лихорадочные размышления, перестав обращать внимание на происходящее. Его переводили из кабинета в кабинет, фотографировали, снимали отпечатки пальцев, о чем-то спрашивали… Он ничего не слышал.

Кто?! Он никому не говорил про телок… Блатные вообще не распространяются о своих «делах». Тем более о таких… Ломать «мохнатые сейфы»[40] западло. За это самого отпетушат еще в СИЗО или на пересылке…

Кто из кентов?! Голубь? Нет. Батон? Нет. Кто же? Зуб?

Черкес прокручивал все варианты. Вспоминал, где и с кем встречался, проводил время, базарил. Выковыривал каждое слово, произнесенное в чужом присутствии. Выуживал из памяти, кто и как при этом смотрел. Вычислял, кто мог передать его слова другому… Нет. Разговора о бабах не было. И быть не могло!