Мягкая ткань. Книга 2. Сукно - Борис Минаев

Кое-что Даня, конечно, знал, он читал в газетах, тогда все было в газетах. Ужасно его рассмешила одна деталь: на бывших складах адмиралтейства, в этих необъятных ангарах, хранилось какое-то несметное количество стальных трубок определенного диаметра для военно-морских судов, для машинного отделения, паровых котлов, бог знает, и вот оказалось, что все эти трубки идеально подходят для производства железных кроватей с пружинными матрасами, и нэпманы, эти очень ловкие и прозорливые люди, стали скупать никому не нужные военно-морские детали для кроватей. В новой советской жизни вдруг потребовалось очень много таких кроватей с пружинными матрасами, новой конструкции, для больниц, казарм, тюрем, для гостиниц и общежитий, без нормальных кроватей жить стало совсем невозможно, на них спали, отбывали наказание, на них ждали избавления от мук, на них быстро и жадно любили, на них женщины страстно отдавались красноармейцам, рабочим и служащим, на них, самое главное, зачинали детей, это было новое время, еще никто не верил, не знал, что оно новое, но все это чувствовали, и быстро, страшно быстро зачинали детей в невероятных количествах. Господи, да пусть бы воровали, если так надо, устало подумал Даня, а вслух спросил: так что же тебя волнует больше – ребенок или… вот эти твои… дела, я не понял?

Конечно ребенок, закричал Ян, но вдруг осекся, не знаю, Даня, не знаю, все как-то вместе, меня волнует пустота, понимаешь, в моей жизни образовалась какая-то страшная пустота, от этого такие ужасные мысли, ну послушай, прервал его Даня, просто ты, хотел ты этого или нет, встретил на этой кухне меня, своего старшего брата, и твоя жизнь пошла немножко в другом направлении, поэтому слушай внимательно, я думаю, если ты решишь эти свои проблемы, то потом и с ребенком все как-то быстрей образуется, станет более понятно, чего ты хочешь и на что можешь повлиять, что же касается темных дел, в которых ты вроде бы не замешан, то тут все еще проще. Нам просто нужны знакомые чекисты…

Знакомые кто, с ужасом спросил Ян.

Чекисты.

Господи боже ты мой.

А что тут такого, рассмеялся Даня, подумаешь тоже, теорема Ферма. Ладно, пошли спать.

И они пошли спать. Даня быстро вернулся за пистолетом и аккуратно спрятал его в свой чемодан, на второе, тайное дно. Ян уже сладко посапывал.

Спать оставалось часа полтора.

С Мари Витковской он виделся еще дважды, с перерывом в два-три дня. Она была очень занята. Да и он не сразу попросил о новой встрече, хотя она этого ждала. Знаешь что, дорогой Даня, сказала она ему, ты все равно не скоро меня увидишь, подумаешь, какое дело, изменил жене! Она взлохматила ему волосы и нежно улыбнулась. Каждый раз все происходило по одному и тому же сценарию: фойе «Метрополя», скучающий товарищ в пальто и сапогах, да, и еще, как правило, в кепке, длинный коридор, огромный и немного затхлый номер, большая кровать, и бесконечные разговоры о том, как кто из них изменился за эти почти десять лет.

Она не спрашивала ни о чем, она пыталась угадать сама. У тебя двое детей, шептала она, да? Нет, один, только что родилась, девочка Этель. А где же она? – удивлялась Мари. Стой, нет, не надо, к черту подробности, это неинтересно. Ты… окидывала она его оценивающим взглядом… ты работаешь в ЧК, нет, какое к черту ЧК, ты скромный совслужащий, ну да, смеялся он, догадаться не сложно, я скромно одет и вообще я скромный, да нет, досадливо отмахивалась она, просто ты не хочешь мараться, ты спрятался, да? Послушай, говорил он сурово, да ладно, ладно, она зажимала ему рот рукой, ничего не говори, я все сама, я все узнаю сама, точно! – ты не живешь в Москве, ты спрятался, Даня, но ты революционер, это точно, у тебя такой взгляд, как будто на тебе лежит вся тяжесть ответственности за весь мировой пролетариат, за всех… угнетенных трудящихся… она прыснула, не в силах сдержаться…

А ты-то кто такая, спросил он.

Больше всего он отвык от хорошего женского белья. Все последние годы это был просто какой-то кошмар. Надя как-то с этим еще справлялась, подкладочный сатин, другие компромиссы, но это в лучшем случае. Что же касается других…

А у тебя были другие, спросила она, ну, кроме жены?

Что касается других, иногда девушки даже просили отвернуться, чтобы он не видел белья, иногда очень просили сначала вскипятить корыто воды и долго счастливо плескались, даже забывая об основной программе, да, бывало всякое, но уже давно, довольно давно, на фронтах гражданской войны. Он так и сказал: с тех пор как война кончилась, нет.

Ух ты, сказала она, значит, у вас любовь?

Знаешь, в какую сторону все пошло, задумчиво сказала она, ты стал молчаливый, сдержанный, ты совсем не можешь говорить о себе, это плохо, но ты же говоришь с Надей о себе, да, говорю, конечно я говорю с Надей о себе, уверенно ответил он, ну да, ты говоришь, когда тебе надо посоветоваться, наверное, она мудрая женщина и все правильно чувствует, но с кем еще ты говоришь, Даня? А зачем? – спросил он ее прямо.

Вот так вопрос, со мной ты говорил много и обо всем, нет, это ты говорила, разве, ну ладно, неважно, в общем, ты спрятался, это хорошо, знаешь, это очень хорошо, а что же твоя наука, твои ткани, не знаю, какие сейчас ткани, самые простые, ситец, лен, сукно, все слишком примитивно, нет, сказала она, я помню, ты это любил, ты хотел красить шелк, ты хотел делать что-то большое и важное, а теперь все псу под хвост, нет, твердо сказал он, экономика возрождается, промышленность набирает обороты, это я слышала, но это все как-то очень нескоро, а пока ты спрятался и ждешь, почему ты все время это повторяешь, сказал Даня, я просто человек, вот и все, не всем же ездить по стране в мягком вагоне и руководить мировой революцией. Каждый раз все происходило по одному и тому же сценарию: он заходил, садился, она начинала рассказывать о том, чем она занимается, как все это устроено. В последнее время Мари не просто сопровождала вагоны с лекарствами, мукой и ношеной одеждой на Волгу и в Сибирь, но и раздавала нансеновские паспорта здесь, в Москве, для тех, кто нуждался в срочном лечении, или просто для тех, кто мечтал уехать, за ней гонялась вся Москва, она была практически на осадном положении, эти паспорта давали возможность жить и здесь и там, особняк в Чистом переулке[4] был осаждаем страждущими, потерявшими всякий стыд, несчастными, покалеченными этой войной в прямом и переносном смысле, это была юдоль скорби, и Мари туда практически не ходила, принимая всех здесь, в «Метрополе», сюда был очень строгий и очень избирательный доступ, кстати, засмеялась она, они про тебя все знают, ну вот эти, в пальто и сапогах, да пусть знают, черт бы с ними, для них я неинтересен, почему, с любопытством поднялась она на локте, а какой от меня толк, я нигде, ни с кем, я сам по себе, в общем не знаю, неинтересен и все, странно, это странно.

Так вот, каждый раз все происходило одинаково: он заходил, садился, она начинала горячо рассказывать, как все устроено, потом она оказывалась у него на коленях, потом быстро раздевалась, и он плыл, как будто плыл, и никак не мог доплыть, она задыхалась и слишком старалась, но это и тогда было так, в тот единственный раз, но только в этот раз все было как-то очень горько, ее тело было своим и при этом ужасно чужим, он ничего не знал, и она не знала, в этой ненасытности была тоска, а не только радость узнавания, им не о чем было говорить, во второй раз она разрыдалась, послушай, кричала она, швыряя стаканы и какие-то картинки, которые висели на стенах, это невыносимо, ты уехал тогда и уезжаешь сейчас, почему мы не можем уехать вместе, ты какой-то каменный, ты скала, слышишь, я тебя ненавижу, стой, сказал он вдруг, а почему ты говоришь про уехать, ведь это же ты приехала сюда, это был главный вопрос, который он хотел задать, и от ответа зависело многое, – что ты в этом понимаешь, тихо сказала она, ты простой советский служащий, который не хочет ничего, хочет просто ходить на работу, играть в футбол и пить дома чай с баранками, здесь сейчас сотни иностранцев, а может быть тысячи, они отдают здесь все: деньги, жизнь, здоровье, они ежечасно рискуют, они бесстрашные люди, хотя, может быть, иногда живут в хороших гостиницах и едят в ресторанах, это правда, но в целом все они совершают подвиг, потому что не могут видеть, как умирает эта страна, страна нашей мечты, страна социализма, наша Россия, мы не можем отдать ее стаду шакалов, которые все разворуют, постой, сказал Даня удивленно, с чего ты взяла, что она погибает, эта самая страна, нет, это ты постой, сказала Мари, Россия – это мост, мост в будущее, по которому идем все мы, мост не может рухнуть, он не может кончиться, мы не можем все свалиться в пропасть, потому что на том берегу нас ждут, человечество тысячу лет мечтало построить эту систему, и мы не отдадим ее людям, которые жадно набивают свои карманы…

Звучит красиво, сказал Даня, но как вы собираетесь это сделать, кто такие эти вы, сколько вас таких, и главное, с чего ты взяла, что эта страна умирает?