Мягкая ткань. Книга 2. Сукно - Борис Минаев

Вскоре, заинтригованный обещанным домашним обедом, Ян вернулся домой после своих утренних встреч, и она торжественно поставила перед ним тарелку дымящегося борща, и он при виде этой тарелки зааплодировал. Но на этом ее дневная программа не заканчивалась, теперь нужно было освоить эту ванну, эти корыта, эти утюги, вообще быт двадцатых годов был тем занятием, которое само по себе было способно поглотить женщину целиком, со своими как хорошими, так и плохими сторонами, эти плохие соседки, которых она подозревала в самых низменных пороках, то есть соседки Яна, сразу оказались веселыми добрыми женщинами, они тут же одолжили ей утюг, щипцы, все то, что она не привезла из Мелитополя, показали, как кипятить воду, как мыть посуду, как, в конце концов, мыться, чтобы не повредить канализацию, которая работала с перебоями, наконец, они обещали показать ей магазины, в которых кое-что нужно было докупить к вечернему выходу.

Докупить ей нужно было какую-то ерунду, типа заколок и нового бюстгальтера, а прогулка вышла славная, она наконец в отсутствие мужчин повидала то, что так давно хотела увидеть, московские магазины, это была планета, она сразу это поняла, не государство в государстве, не суверенная страна, а целая планета, всех этих вещей она не видела с дореволюционных времен, немецкие туфли, мама, ущипните меня, она была готова расцеловать каждую застежку, но не сделала этого, постеснявшись продавщиц, одно то, что вещи эти снова были в продаже, примиряло ее с новыми смутными временами сразу и навсегда, однако по дороге в Пассаж на Петровке они с девушками (по их, разумеется, совету) зашли в магазин «Корсеты» З. И. Базловой (так и хотелось сказать «госпожи Базловой», но господ, слава богу, у нас отменили в 1917 году). Там предлагалась к распродаже целая коллекция (господи боже ты мой) из летних материалов, а именно французского батиста, ветки и кутил, по ценам ниже рыночных, то есть корсет-пояс выходил по 450 рублей, «удобн. бандаж» тоже по 450, модные подвязки («модн. подвязки») от 80 рублей и, наконец, то, что ей было нужно – «бюстодержатель» от 120 рублей, все это можно было не то чтобы даже купить, а сшить из модных материалов, что было совсем уже удивительно по нынешним временам, но когда упоительная примерка закончилась, Наде пришлось сделать горькие выводы, что такой корсет или бюстодержатель, конечно, она сейчас не купит, да и вообще ей все это было тесновато, а шить по размеру, словом, нет, нет и нет, в Пассаже наверняка найдется что-то попроще и подешевле, более ноское, более прочное, но батист, господи, батист, этот материал, с ним было столько связано. Они вышли с девушками на Никитскую (магазин Зинаиды Ивановны, которая ласково предложила «заходить и не стесняться, для вас обязательно что-нибудь подберем», располагался на углу Газетного переулка и Большой Никитской) – и вот тут, на улице, она наконец спросила, а как же все это покупать и на какие деньги, девушки, засмущавшись и слегка задумавшись, сказали, что да, такая проблема действительно имеется, но даже и она не представляется неразрешимой, либо от кавалера в подарок можно заказать такую вещицу, либо же накопить тяжелым и неустанным трудом, что тоже можно, ведь игра стоит свеч…

Словом, поход удался, и вечером, несмотря на все эти сложные обстоятельства, Надя была совсем в хорошем настроении.

Даня, зайдя в то утро в одно из министерств и обнаружив целую толпу посетителей с такими же, как у него, тяжелыми портфелями, немедленно повернулся прочь, распахнул тяжелую дверь на улицу и пошел прямо к «Метрополю».

Витковская жила там.

Не то чтобы они договорились, но почему-то Даня был непременно уверен, что встреча состоится.

Важные иностранцы вместе с некоторыми членами правительства по-прежнему обитали в «Метрополе», еще с революционных времен. Обстановка была роскошная, но несколько обветшавшая, слуги – какие-то ходячие иллюстрации к книге об эпохе самодержавия, единственное, что было тут вполне современным – это мужественные скромные люди в длинных пальто, подпиравшие собой двери и стены на правительственном этаже, под пальто виднелись сапоги и угадывалось оружие, а глаза смотрели сыто и равнодушно, как смотрят на вас хищные животные в зоопарке, когда не хотят вас съесть, а просто любуются на мысленную добычу.

Иностранцам, тем более знатным, Даня знал это точно, не полагалась охрана, но полагалось сопровождение, то есть один агент наружного наблюдения передавал их другому по участкам, с охраной в нынешние времена вообще все было как-то очень просто, деловито и демократично, никто ее не скрывал, но и никто не таскал с собой целых воинских подразделений с винтовками и штыками или матросов с пулеметами, как в прежние годы, нет, это были цепкие, спокойные люди, никаких мандатов и документов у Дани с собой, разумеется, не было, но он твердо сказал, что ему назначено, назвал фамилию, и оперативный товарищ, вздохнув и оторвавшись от газеты, побрел в коридорную даль. Через минуту или через три, сердцебиение не позволило сделать точный замер, вместе с товарищем прибежала сама Мари, с растрепанной прической и, кажется, едва успев одеться, глаза ее сверкали, ты здесь, только и смогла она охнуть, ты уже здесь, товарищ ко мне, любезно сказала она агенту, и тот даже слегка поклонился, ну дела, присвистнул про себя Даня, и первое, что он сказал, когда она привела его в свой огромный, невероятный по роскоши номер, сказал осторожно: слушай, а ты вообще кто?

В каком смысле, засмеялась Мари, да в таком, разгорячился Даня, когда я тебя в последний раз видел, не вчера на выставке, а тогда, давно, мы с тобой были почти на равных, почему почти, удивилась она, неважно, сказал Даня торопливо, но я просто хочу знать, мне непонятен твой статус в нашей стране, тогда она пригласила его сесть, он сел на краешек какого-то роскошного, но тоже немного потрепанного кресла, и начала объяснять, что к чему, она представляла международные организации, сразу несколько – нансеновский комитет, АРА, Красный Крест, ПомГол, все они координировали свою работу через нее, острая необходимость в честных и порядочных людях, которые хорошо знают русский язык и вместе с тем не связаны с правительством, была настолько велика, что ей даже приходилось выбирать работодателей, практически ежедневно эта работа спасала тысячи жизней: потоки муки, сухого молока, сахар, медикаменты, марля, сукно, шерсть, ношеная одежда – все это нужно было распределить между голодающими губерниями, тифозными уездами, погибающими от испанки, кори и цинги, между русскими людьми, которым никто кроме иностранцев не помогал. Ежемесячно она садилась на поезд и ехала по России, пытаясь понять, куда доходит и куда не доходит эта помощь, еженедельно ходила в Кремль, чтобы оформить все новые документы для этих потоков, приходящих из-за границы, чтобы добиться внимания и отвести ненужные подозрения.

Все это она объясняла ему прямо, твердо, звонким, сухим от напряжения голосом, глядя в глаза, сначала он смотрел ей в глаза ответно и так же прямо, не отрываясь, но потом Даня вдруг склонил голову вниз, посмотрел в пол и обнаружил Мари уже рядом с собой, на ручке кресла, причем она также быстро и напряженно говорила, обхватив его затылок сухой горячей ладонью, наконец она сползла к нему на колени и перестала говорить, потому что теперь он закрыл ей рот своим ртом и она могла только мычать, а потом и это прекратилось, и они начали делать что-то такое, чего давно не делали, о чем он забыл и думать, а оказывается – ничто не было ими забыто и ни один штрих никуда не пропал, она была по-прежнему требовательна и наивна, и все по-прежнему происходило бурно и чересчур быстро.

Надины предположения о том, что их ночи в Москве будут монашеские, тревожные и скованные присутствием Яна, не подтвердились – Ян ночевал в своей комнате на Малой Дмитровке только изредка, где же ты пропадаешь, послушай, не выдержав, спросила его Надя, а что, расхохотался Ян, вам без меня плохо, да нет, нам хорошо, улыбнулась Надя, я просто не понимаю, а что тут было понимать, за эти дни он трижды (!) появлялся в их компании с разными женщинами, кстати, о вечерах, это всегда был театр или балет, или музыка, в дорогой ресторан они с Даней идти наотрез отказывались, хотя Ян постоянно приглашал, в конце концов, он сказал напрямик, что угощает, но им этого совсем не хотелось, цены везде были просто непомерные, как вы тут живете, удивлялся Даня, да как-то так, смеялся Ян, выход всегда найдется.

Все три женщины Яна были совсем разные, одна, жгучая брюнетка, как говорил Ян, из Персии, представитель Коминтерна по имени Тамара, одевалась непривычно ярко, но была скромна, молчалива, и хотя говорила по-русски хорошо, но как-то очень мало, зато смотрела на Яна преданными глазами и следила за каждым его вздохом, было видно, что ему это немножко в тягость, но он держался молодцом, шутил, веселился, купил после представления в театре комедии на Тверской букет огромных цветов, горячие пирожки, затащил их все-таки в какую-то пивную и долго рассказывал про то, какие бывают нравы у восточных народов: женщина, по Корану, не может выйти одна на улицу, а если выйдет, ее закидают камнями или отрежут голову, вот так, показывал Ян ребром ладони, на них оглядывались, а он хохотал, Даня улыбался, Тамара улыбалась тоже, но было видно, что ей этот разговор не очень приятен.