Зеркало Иблиса - Виктор Бурцев

— Ну и черт с вашими ощущениями, — вдруг расхрабрился Замке и хлебнул. Коньяк был плохой и сильно бил в нос сивушными маслами. Замке закашлялся и скривился.

— Поганая бурда, правда? — участливо спросил Ягер. — Есть только одна бурда, которая хуже этих помоев.

— Какая же? — спросил Замке сдавленным голосом.

— Американское виски. Пили когда-нибудь?

— Не приходилось.

— И не пейте. Американцы ничего не смыслят в алкоголе. Это естественно.

— Почему же?

— Вы меня удивляете… Хотя это закономерно. Для интеллигента, конечно.

— Прекратите намекать, — сказал Замке и выпил еще. В голове приятно зашумело. Профессор вспотел.

— А как иначе сказать… Американцы не народ, к ним даже нельзя применить расовую доктрину. Они развивались только две сотни лет. Как можно научиться готовить сносный алкоголь за двести лет? Вы можете себе представить?

— Я как-то не думал, что качество алкоголя зависит от возраста нации…

— А как же иначе? Возьмите хороший немецкий шнапс! Или тот же коньяк, только французский… Французы, конечно, лягушатники и трусливые вишисты, но они делают неплохой коньяк. А по сравнению с тем, который пьем мы, так и вообще отличный. А вся ценность русских — в водке. Конечно, неполноценная раса… Но водку придумали они, тут ничего нельзя возразить. А американцы? Боже мой, ничего более убогого, чем американское виски, я не пил в жизни.

Замке забулькал.

— Что такое? — спросил Ягер.

— Я просто подумал… Это интересное применение расовой доктрины. Очень практично, штурмбаннфюрер.

— Ну, так я вам дарю эти выкладки. — Ягер легкомысленно взмахнул рукой. — Напишите в газету, может быть, опубликуют. А теперь простите, дорогой профессор, я сосну часок.

И Ягер растянулся на песке.

48

Видеть то, чего не видят другие. Проклятие? Благо?

Автомобили стали пригодны к эксплуатации только к вечеру. Каунитц и Богер, вконец измотавшись, поставили на место последнее колесо и прокачали все тормоза. Было израсходовано более половины всех запчастей, снятых с поврежденного грузовика, а запасов воды сильно поубавилось за один долгий, раскаленный день без движения.

Фрисснер перевел весь отряд на режим жесткой экономии. На счету была каждая капля воды, пить воду разрешалось только шоферам, остальные должны были терпеть, пока хватало сил.

Хмурые солдаты погрузились в грузовики, Артур направился к головному «фиату».

— Командир…

Фрисснер обернулся. К нему спешил Макс Богер.

— Командир. — Макс растерянно тер щеку, размазывая грязь по вспотевшему лицу. — Боюсь, что сейчас я не совсем готов вести машину. Меня подранили и к тому же всю ночь мы возились с этим чертовым колесом…

Фрисснер молчал. Богер расценил его молчание по-своему:

— Я не стараюсь увильнуть, просто могу не справиться с управлением…

— Не нужно оправдываться, Макс, — сказал Артур. — Я просто думаю, почему я не подумал об этом раньше… Мне кажется, я найду замену на эту ночь. Забирайтесь назад и поспите, машину поведет Ягер.

Макс Богер хотел что-то сказать, но передумал.

Когда Артур подошел к машине, обнаружился некоторый конфуз.

Людвиг Ягер был явно не в состоянии вести машину. Он был пьян.

Более того, пьян был и профессор. Оба сидели на песке перед бампером и, обнявшись, пытались вполголоса петь. Получалось довольно слабо, профессор плакал и постоянно ронял очки. Штурмбаннфюрер ругался и тыкал Юлиуса Замке в бок локтем, стараясь придать его голосу больше музыкальности.

Слушая завывания Ягера и всхлипывания Замке, Фрисснеру удалось разобрать, что оба пытаются вывести прелюдию к «Тангейзеру» Вагнера. Слов, естественно, не было, потому все музицирование заключалось в непрестанном разнотональном вое. Профессор, впрочем, кажется, пытался наложить на мотив Ягера слова из «Деревенской свадьбы».

— Что все это значит? — спросил Артур, не надеясь получить в ответ хоть что-то вразумительное.

Как он и полагал, Ягер ничего не ответил, зато на вопрос отозвался профессор.

Юлиус Замке вскочил и, вытянувшись в струнку, отрапортовал довольно четко:

— Заключенный номер двадцать три семнадцать дробь семь по вашему приказанию прибыл! — и непонятно прибавил после продолжительной паузы. — Сволочь.

— Я спрашиваю, что все это значит?! — обратился Фрисснер к Ягеру.

Тот поднял раскисшее лицо и улыбаясь пояснил:

— Мы лечились. У профессора ярко выраженная диарея. Вы, штурмбаннфюрер, совершенно не заботитесь о сохранности такого ценного кадра… То есть представителя дружественной нам интеллигенции… Совершенно не заботитесь! Я буду иметь честь доложить по возвращении об этом вопиющем факте…

Чувствуя, как немеют скулы и напрягается рука на кобуре, Фрисснер мысленно сосчитал до десяти и только после этого обратил внимание на какое-то бульканье, доносящееся из-за спины. Обернувшись, Артур обнаружил, что Богер сидит на песке и давится от смеха.

«Черт возьми… — подумал Фрисснер. — А ведь я их едва не пристрелил… И этого алкоголика, и этого идиота профессора. Вот так запросто… Бах-бах — и экспедиция возвращается назад. Пустыня сведет меня с ума… А коньяк и впрямь может поправить желудок Замке, здесь штурмбаннфюрер прав…»

— Эй, солдаты! Четверо ко мне! Подоспевшим ребятам Обета капитан указал на Ягера:

— Штурмбаннфюрера в грузовик. Господина профессора к нам в машину. Грузите.

Когда пьяные вопли Ягера заглохли где-то позади, Фрисснер подошел к Богеру и серьезно сказал:

— Спасибо. Ложитесь спать на заднее сиденье. Машину поведу я.

Ночь в пустыне черная. Очень черная и холодная. Откуда-то сверху зло посверкивают звезды, но это не добавляет света, скорее наоборот, подчеркивает темноту.

В машине было душно. От храпящего Юлиуса Замке дико воняло перегаром и еще чем-то кислым, словно от выдохшегося винного сусла. Противно и гадко. Фрисснер трясся за рулем и тихо завидовал Богеру, который, бесцеремонно скинув профессора куда-то вниз, захватил все сиденье и дрых без задних ног. Макс мог заснуть где угодно и когда угодно. В боевых условиях это большой плюс.

Дорога становилась все хуже и хуже. Колеса подбрасывало, иногда «фиат» натужно взревывал, попадая колесами в мягкие массы песка. Иногда казалось, что машина уже съехала с дороги и катится по барханам, норовя увязнуть окончательно. Однако Фрисснер по этому поводу не беспокоился. На карте как раз против этого места стояли четкие указания о качестве дорожного покрытия, если его можно было так назвать. Карта была довольно старая и явно прошла не через одни руки, а может быть, картографы были людьми с юморком… Чуть ниже топографических значков было едва видимыми закорючками приписано от руки: «Дорога — дерьмо».

Ну, дерьмо, значит, дерьмо. Говорят, что в России дороги еще хуже.

Беспокоило Фрисснера другое. То, что не давало покоя с самого начала экспедиции.

Людвиг Ягер.

Человек, вынырнувший черт знает откуда и черт знает почему принимающий участие в экспедиции. Конечно, Артур Фрисснер не строил иллюзий насчет ведомства, которое приставило Ягера к операции. С самого начала было ясно, что цель экспедиции действительно важна для рейха и контроль будет осуществлен максимальный. Однако кандидатура штурмбаннфюрера вызывала весьма большие сомнения, если не сказать хуже. Психика Ягера была чем-то вроде мины. Достаточно одного неверного шага… Было сомнительно, чтобы родное Фрисснеру ведомство послало на задание такого неуравновешенного человека. Ягер был бы хорош на допросах, вот уж мастер своего дела, на передовой он действительно неплохой солдат, на должности коменданта лагеря… Ягер мог служить СС где угодно. Кроме того места, куда его послали. Его мозг не был приспособлен к подобным испытаниям.

Людвиг был слишком мистичен, слишком… Фрисснер не смог подобрать слов.

Слишком истово верил?

Во что?

В Вотана?

В новых богов?

В мистику рун?

Ягер был будто бы немного за гранью и видел мир иначе. Это, наверное, хорошо в лабораториях «Анненербе», но в поле…

Фрисснер припомнил поведение Ягера, когда вся экспедиция едва не погрузилась в песок. Глупость, конечно, но все остались живы только благодаря тому выстрелу штурмбаннфюрера.

Куда стрелял этот полубезумный человек?

В кого метил?

В кого попал?

Но ведь попал…

Артур вспомнил бурю, которая отвернула в сторону, словно столкнулась с чем-то, с незримой стеной.

С чем столкнулась?

Что стало той рукой, которая отвела страшную тучу?

В этой мозаике что-то не складывалось. Маленькие цветные кубики ложились не в тот рисунок… «Анненербе», мистика, Ягер, пустыня, где не все чисто и где реальность оказывается странно лживой, неверной и изменчивой…