Зеркало Иблиса - Виктор Бурцев

Виктор Бурцев

Зеркало Иблиса

Сказал Он: «Поистине ты из тех, кому Отсрочено до дня назначенного времени».

ПРОЛОГ

Они маршировали по миру, как по плацу.

«Левой, левой!»

Они вскидывали правую руку вперед и вверх, приветствуя Солнце.

«Хайль!»

Они несли на себе светлые, солнечные руны.

«Зигель!»

Они утопили противников в их же собственной крови. И, не оглядываясь на то, как враг захлебывается своей ненавистью и беспомощностью, они маршировали дальше. К новым границам, к новым странам, к новым мирам и, может быть, даже к последнему морю…

Железной волной они прокатились по степям Украины, свирепым волком они промчались через леса России, яростным ураганом они пролетели над пустынями Азии и мифическим Левиафаном, они сдавили в своих смертоносных объятиях Американский континент.

Никакая сила во всем мире не могла помешать им.

Земля была лишь кругом на их флаге.

В круг была вписана свастика.

В несуществующем месте, среди песка, камней и воздуха, который от жары потерял свою прозрачность, человек провел рукой по обветренному темному лицу. Словно стирая остатки страшного сновидения, словно сдирая кусочки налипшей паутины, словно утирая слезы. Этот человек долго жил на белом свете, много видел такого, чего не в состоянии увидеть обыкновенный человек. Наверное, страх не должен был мучить его. Наверное, и желания должны были остаться где-то за спиной. Человек, который живет столько, становится другим, непонятным, чуждым добра и зла. Становится почти богом.

Возможно.

Однако с Саммадом не произошло ничего подобного. Вполне может быть, что виновато в этом происхождение. А может быть, тот факт, что Саммад носил на руке своей перстень с огненным камнем, отражающим то, невидимое снаружи, внутреннее пламя, от которого нет покоя хозяину.

Перед Саммадом высился камень, большой, тяжелый камень. Кусок скалы, одна сторона которой была гладкой, отполированной до блеска. Наполовину занесенное песком скальное основание, на котором стоял камень, продавилось, потрескалось под невероятной тяжестью, которую нельзя было угадать по размерам. Со стороны казалось, что камень упал сюда откуда-то с немыслимой высоты, может быть, из самого рая. Упал, потрескался, но остался нерушимо целым. От того падения остались только трещины под полированной поверхностью. Полосы темного, непрозрачного и ничего не отражающего пространства. Саммаду казалось, что эти полосы-трещины пытались вырваться из камня… Но так и не смогли преодолеть нерушимости его границ.

Теперь камень отражал мир. Весь Мир. Огромный, причудливый и переменчивый.

Достаточно было посмотреть в него пристально и внимательно, чтобы увидеть…

Что увидеть?

Будущее? Прошлое? То, чего не существует, или то, что может существовать?

А может быть, это просто отражение? Отражение в зеркале?

Что происходит там, по ту сторону зеркальной поверхности? Кого оно отражает?

Мир. Мир, находящийся внутри того, кто заглядывает в бездну огромного зеркала…

Саммад снова потер щеки (несмотря на испепеляющую жару, ему все время казалось, что лицо немеет, словно от сильного холода, какой бывает ночью в пустыне), последний раз посмотрел на камень — светлые полосы полированной поверхности безразлично отразили его лицо Минута молчания… И человек, живущий долго, вскочил на лошадь, чтобы через мгновение исчезнуть в вихре песка.

1

Они замышляли хитрость, и Мы замышляли хитрость, а они и не знали. Так же как и Мы.

Темно-зеленый гидросамолет «бизерта», качавшийся на слабой волне, напоминал обыкновенный катер, к которому сумасшедший конструктор приделал крылья-этажерку и три неуклюже висящих меж ними двигателя. Фрисснеру приходилось летать не раз и не два, но обычно это были нормальные транспортники, чаще всего старые добрые Ju-52. Даже торпедоносец «хейнкель», на котором Фрисснер летел в прошлом году из Ставангера, с виду выглядел надежнее…

Те же чувства, что и Фрисснер, судя по всему, испытывал Каунитц. Он бросил за борт окурок и спросил вполголоса:

— Что это за дерьмо, господин капитан?

— Французский гидроплан, — ответил Фрисснер. — Трофей. На нем летали вишисты, но потом мы решили, что нам он нужнее. Морской разведчик.

— Оно в самом деле летает?

— Поговаривают… Надеюсь, мы доберемся на нем до Триполи.

— Они не могли послать нормальный «викинг»? — все не мог успокоиться Каунитц. — Эта сноповязалка развалится на середине пути.

— Ну конечно, «викинг» тебе подавай, — хихикнул Макс Богер. — И эскорт из десяти истребителей, а в Триполи чтобы тебя встретил лично Роммель1 со всем штабом. О, наш скромный Эмиль!

(1 Роммель, Эрвин, — гснерал-фельдмаршал, с 1941 — командующий Африканским корпусом. В 1944 г. покончил с собой, как участник антигитлеровского заговора.)

— Заткнись, Макс. Тебе тоже на нем лететь, — отрезал Каунитц, но Богера, похоже, не испугал. Тот пожал плечами:

— Я лично планирую спрятаться в самый укромный уголок этого самолета и хорошенько поспать до самой Африки. И тебе советую.

— Смотри не проснись с дополнительной дыркой в заднице, которую тебе просверлят английские истребители, — буркнул Каунитц.

Матросы гребли споро, и спустя несколько минут лодка ткнулась тупым носом в поплавок «бизерты». Лунный свет высветил выглядывающего из кабины пилота, приветливо помахавшего рукой.

В темное нутро гидроплана они забрались без происшествий, перетащили мешки. Макс шумно втянул воздух носом и спросил:

— Давно проветривали? По-моему, воняет лягушками.

— Воняет Генрихом, хвостовым стрелком, — улыбнулся пилот. — Он на ужин съел слишком много фасоли… Извините, господин капитан. Располагайтесь.

— Благодарю, — кивнул Фрисснер. Они устроились поудобнее в мрачной сигаре фюзеляжа, лишенной привычных удобств старичка «юнкерса». Фрисснер покосился на своего третьего спутника, до сих пор не проронившего ни слова. Худой, скуластый, он сейчас протирал полой куртки очки, забавные стеклянные кругляшки с проволочными дужками, словно из старого немого фильма про ученого-растяпу. Да он и есть ученый-растяпа, Юлиус Замке, археолог и антрополог, сын археолога и антрополога. Фрисснер внимательно прочел его дело перед тем, как ехать в Бельзен. Что ж, будем думать, что полтора года концентрационного лагеря выбили из него все нехорошие мысли, если они у него и имелись. Хорошо, наверное, без красного винкеля1 на груди.

(1 Треугольник (нем) Имеется в виду нашитый на робу заключенного.)

Фрисснер хотел сказать ученому что-нибудь дружеское, теплое, но в этот момент Замке закончил протирать очки и водрузил их на нос, а Макс Богер по-дурацки хихикнул, как это умел делать только он, и выдал:

— Вы, Юлиус, вылитый рейхсфюрер, вам это когда-нибудь говорили?

Действительно, ученый в очках немного напоминал Гиммлера, но болтать об этом вот так, в присутствии пилотов, не стоило. Фрисснер ткнул Макса локтем в бок, и тот мгновенно затих. Замке ничего не ответил, только растерянно моргнул и посмотрел на Фрисснера. Тот сморщился — не обращайте, мол, внимания — и улыбнулся.

Унтер-офицеры, веселящиеся и переругивающиеся в присутствии капитана. Зрелище довольно нормальное для фронта, но тут, на Крите, к такому, возможно, и не привыкли. Тем более пилоты не были, конечно же, проинформированы ни о миссии группы Фрисснера, ни о подлинных их званиях.

— Взлетаем, — сказал пилот. Где-то над головой взвыли и затарахтели моторы, пол ощутимо задрожал.

— Когда будем в Триполи? — проорал Каунитц. Пилот покачал головой:

— Не загадывай, приятель. А ну как прилетят англичане и устроят нам фейерверк? Сейчас я погашу свет, а ты вздремни. В Африке я тебя разбужу.

— Какая у него скорость? — не унимался Каунитц.

— Километров двести в час. Очень неторопливая птичка, — сказал пилот и отвернулся. Пол задрожал еще сильнее, и «бизерта» пошла на взлет.

Богер исполнил свое намерение и сразу же уснул, пристроив под голову какой-то мешок и укрывшись одеялом. Каунитц вроде бы тоже задремал. А вот ученый не спал. Он тревожно озирался, пальцы левой руки крутили пуговицу на груди.

— Раньше не приходилось летать? — крикнул Фрисснер. Чертовы моторы рычали над самой головой.

— Нет, — ответил Замке.

— Что ж, когда-то надо начинать! Здесь не так уж и далеко, не беспокойтесь!

— А что он сказал про английские самолеты? — ученый указал в сторону пилотской кабины.

— Я думаю, нам они не встретятся. Наша тихоходная этажерка им ни к чему. Хотите немного выпить? — Фрисснер похлопал по фляге в матерчатом чехле, укрепленной на поясе.

— Да, спасибо!