Зеркало Иблиса - Виктор Бурцев

Некоторое время они молча пили кофе. Фрисснер чувствовал, как по спине сбегают струйки пота, появилось непреодолимое желание почесаться. Он потерся спиной о деревянную подпорку крыши.

— Осторожно, — заметил майор. — У них тут все на соплях держится.

— Учту.

— Боленберг дал технику?

— Разумеется. Он, похоже, хороший человек.

— Хороший… — фыркнул Ягер. — У них здесь своего рода анархия, капитан. Не сравнить с Восточным фронтом. Да что там, я воевал в Греции, там было куда больше порядка! Одичали они здесь, вот что.

— Жаль, не удалось встретиться с Роммелем, — пробормотал Фрисснер, словно не расслышав слов майора. — Всегда уважал этого человека.

— Надеюсь, к лету он наконец возьмет Тобрук. — Ягер плеснул в свою чашку, где оставалось меньше половины кофе, еще рому.

— Нет, мне достаточно. — Фрисснер накрыл чашку ладонью. — Боленберг дал три итальянских грузовика и легковушку «фиат».

— Эту дрянь? Вы не знаете итальянских машин, капитан!

— У меня нет оснований не доверять полковнику. Он специалист.

— Возьмите наш полугусеничный бронетранспортер!

— И танк. Майор, это научная экспедиция, а не разведка боем! К тому же итальянские машины привлекут меньше внимания.

— Когда от них начнут отваливаться детали, вы заговорите по-другому. Черт, я не хочу ехать на итальянском одре! Они не умеют делать машины! Они вообще ничего не умеют делать, только петь оперы и плавать на гондолах!

Ягер поболтал гущу на дне чашечки и одним глотком отправил в рот.

— Хотите еще кофе? — спросил он.

— Нет, спасибо, у меня еще много. Так вы едете с нами?

— Конечно, я же замещаю Рике.

— Рике не должен был ехать с нами. Он должен был всего лишь выделить людей.

— А я поеду сам. Учтите, штурмбаннфюрер…

— Капитан! — перебил Фрисснер.

— Я-то знаю, что вы штурмбаннфюрер, точно так же, как и двое ваших — оберштурмфюреры1 в лейтенантских погонах… Маскарад.

(1 Оберштурмфюрер — звание в СС, соответствующее званию армейского обер-лейтенанта)

— Не я это придумал. — Фрисснер пожал плечами. — Вы, кстати, тоже ходите в армейском.

— Я и говорю: маскарад.

— В пустыню поедем в гражданском.

— Это я знаю. Так вот, учтите… капитан, я еду с вами до самого конца. Вы доверяете ученому?

— Вполне.

— А я — нет. Вы, наверное, думаете, что он действительно бедная овечка? Невинная жертва гестапо?

— Я знаком с его делом. По таким обвинениям можно посадить каждого второго немца.

— Не каждого второго. Настоящее дело Замке было изъято по инициативе генерального секретаря «Анненербе"1 Вольфрама Зиверса. Ваш Замке неблагонадежен, к тому же труслив, на допросах выдал и замазал всех попавшихся под руку, даже по мелочным предлогам. А его отец вообще был странной фигурой. Отказывался от предложений «Анненербе» по финансированию ряда его экспедиций, от других интересных проектов. Когда он поехал сюда в 1938 году, в «Анненербе» об этом даже не знали! Такое впечатление, что он пытался утаить свои исследования от рейха. И его сын, не исключено, такой же. Куда он вас заманит?

(1 «Анненербе» — германское научное общество, подчинявшееся непосредственно Гиммлеру и, в частности, ведавшее всеми археологическими раскопками.)

— С нами будут люди, которые знают пустыню.

— На проводников из местных я бы полагаться не стал. Добыча слишком привлекательна: машины, бензин, оружие, продукты… За ними самими нужно будет следить. Боленберг, конечно, даст вам знающих солдат, но в тех краях они не были.

— А вы? — Фрисснер не понимал, к чему клонит майор.

— Я тоже. Но я знаю человека, который был там в тридцать восьмом с Вильгельмом Замке. Его зовут Муамар.

13

Разве ты не знаешь, что у Аллаха власть над небесами и землей? И он ответил «Не знаю»

— Муамар? — Фрисснер прищурился. — Если не ошибаюсь, это имя упоминалось в работе профессора. Впрочем, я просматривал его рукописи довольно бегло…

— Мне трудно сказать. — Ягер поиграл чашкой, словно взбалтывая водку перед глотком. — Я не читан этих записок вообще. Но Муамар ходил в экспедицию со старым профессором, это точно. И места эти он знает. Иногда мне кажется, что в голове у этого араба вся карта Ливии. Со всеми ее пустынями.

— Он коренной житель? — спросил Фрисснер.

— Что?

— Я говорю: Муамар коренной?

— Тут очень трудно собрать данные о ком-либо из местных. — Ягер зло усмехнулся. — И без того скудные архивы итальянцев разворованы или уничтожены. А местные, мне кажется, даже писать не умеют.

— Напрасно вы так думаете. — Фрисснер прихлебнул из чашечки. Оказалось, что кофе остыл и приобрел противный вкус. — Я думаю, что наш профессор смог бы рассказать вам много об этом народе. И о его письменности в том числе…

— Да уж… — Людвиг потянулся. — Наш профессор… Та еще птица. За ним нужен глаз да глаз.

Фрисснер пожал плечами и махнул рукой человеку, который пристально следил за ними.

— Еще кофе, пожалуйста. — Потом повернулся к Ягеру: — Смотрите не перестарайтесь. Когда я вытащил его из Бельзена, он шарахался от собственной тени. Мне бы хотелось, чтобы он делал свою работу, не оглядываясь постоянно через плечо.

— Не беспокойтесь, я знаю свое дело. — Ягер посмотрел на новую чашечку кофе, поставленную перед Фрисснером. — Хотите еще рома?

— Нет, благодарю.

— Как будет угодно. — Ягер поднялся. — К сожалению, я должен идти. Вы доберетесь до дома сами? Тут недалеко… Увидимся завтра.

Он пожал руку Фрисснеру, решив держаться с ним поближе. Тем более что им предстояла совместная очень неблизкая дорога, и с самого начала накалять обстановку было бы неразумно.

Оставив штурмбаннфюрера, то есть капитана, допивать кофе в одиночестве, Ягер вышел на улицу, предварительно оплатив оба счета. Средств, слава боту, хватало, а оказать маленькую услугу Фрисснеру Ягер считал правильным. Тем более что его опыт работы и вербовки агентуры рекомендовал подобные ходы. Часто получалось так, что мелкие и незначительные услуги ценились людьми гораздо выше, чем действительно реальная помощь.

Людвиг переждал, пока мимо него проедет телега, груженная разнообразными фруктами, и перешел улицу. Тут же под ноги бросился попрошайка, лопоча что-то на ломаном итальянском. Ягер легко пнул его сапогом и пошел дальше.

— Ааа… господин… Одну монетку, прошу… Господин… — Попрошайка не унимался, цепляясь за брюки.

— Пшел вон, — сквозь зубы бросил Людвиг. Наметанным глазом он заметил в полутьме подворотни нескольких человек, которые с напряжением следили за действиями попрошайки.

— Всего одну монету… Господин… Ну пожалуйста…

Ягер сделал несколько шагов, а потом с деланным недовольством полез в карман. Попрошайка тут же оказался рядом. Люди в подворотне насторожились.

Людвиг вынул монетку, подкинул ее в воздух, затем ловко поймал и, зажав в кулаке, двинул им попрошайке в ухо. Оборванец покатился в пыль.

— Ну, как тебе? — обратился к нему Ягер. — Еще хочешь монетку?

Нищий уполз в пыль, прикинувшись какой-то ветошью. Фигуры в подворотне истаяли.

Жест Людвига не был продиктован просто жестокостью или жестокосердием. Это был инстинкт самосохранения. Прожив в Триполи некоторое время, он хорошо изучил нравы местного дна. Милосердие тут было не в почете и каралось весьма жестоко. Уличная шпана, обладавшая чутьем стаи шакалов, с легкостью определяла человека мягкосердечного и слабого. Поэтому податель милостыни через два квартала мог вполне нарваться на нож или просто быть избит и ограблен. Так что поступок Ягера был воспринят окружающими вполне спокойно.

Через две улицы, запруженные различными повозками, осликами и просто пешими людьми с баулами за плечами, Людвиг вышел к большому по меркам военного Триполи ресторану. На площади перед ним было шумно. Отряд итальянской полиции безуспешно пытался снести самодельные торговые палатки. Эта процедура повторялась каждый день с занудным постоянством. Обычно к вечеру полиция все-таки сносила последний шатер, хозяина, если его удавалось поймать, препровождали в комендатуру, но к утру все торговцы снова толклись на прежних местах.

Ягер обогнул шумящую и дерущуюся толпу и нырнул в неприметный подвальчик, источающий сладкий, дурманящий аромат. Человек, сидящий у дверей, дюжей комплекции малый, безразлично скользнул по Людвигу взглядом. Скользнул и отодвинулся от входа — проходи, мол.

Ягер не заставил себя долго ждать и с головой окунулся в темноту помещения.

Лестница, застланная коврами и ведущая куда-то в темноту, никак не отозвалась на подошвы офицерских сапог. Через несколько метров тусклый светильник обозначил поворот, и снова бесшумная темнота заскользила мимо Людвига.