Зеркало Иблиса - Виктор Бурцев

Наконец спуск кончился, и он очутился в помещении, где на полу, устланном коврами и циновками, лежали люди, вперив в пространство неподвижный взгляд. В воздухе витал сладкий дурман, источаемый десятками кальянов.

Шум улицы остался где-то в прошлом., В носу засвербело. Страшно захотелось чихнуть.

Людвиг не страдал пристрастием к постоянному курению гашиша, но иногда, с переменным успехом, пробовал это зелье. Галлюцинации, порождаемые им, не вызывали в Ягере никакого трепета. Скорее наоборот, ничего, кроме жалости к этим беспомощным людям, он не испытывал. А знать, что ты и сам превращаешься в подобное существо, даже если это происходит только в момент курения, было крайне неприятно. Главное, зачем он приходил в это место, — это встречи с агентурой.

Рядом возник человек в жилетке на голое тело и в шароварах. Поклонился и вопросительно посмотрел на Ягера.

— Кальян?.. — донесся до Людвига сильно сдобренный арабским акцентом голос.

Ягер покачал головой. Человек тут же исчез. Одна из причин встреч в этом месте состояла в том, что хозяева не были назойливы.

Найдя нужного человека, Ягер пересек зал и прилег на мягкие подушки в отдельной комнатке.

— У вас не найдется немного табака? — спросил человек, возлежавший там вместе с полуголой, довольно немолодой женщиной.

— Нет, только что выкурил последнюю трубку, — условной фразой ответил Ягер.

Человек в белом костюме задумчиво покивал и всосал в себя дым из кальяна, потом передал трубку своей подруге. Та втянула яростно, так что в чашечке зашкворчало. Глаза ее подернулись осенним ледком.

— Прошу вас, — сказал связной по-немецки. Он принял немного, но гашиш успел подействовать. Жесты были плавными, слова немного заторможенными. Жесткий немецкий язык в его устах приобрел явно арабский оттенок и цветистость. Впрочем, разум этого человека был закален достаточно, чтобы сохранять необходимую ясность в любой ситуации.

— Они прибыли сегодня, — сказал Ягер также по-немецки. — Профессор с сопровождением. Дневники старика находятся у профессора. О цели путешествия он сам имеет весьма смутное представление. Руководит всем предприятием капитан…

— Не надо имен, — предостерег Людвига человек, чем вызвал в Ягере легкое раздражение. Впрочем, этого связной не заметил, он был занят рассматриванием острой стрелки на своих белоснежных брюках.

— … Капитан руководит всем, но и он, как мне кажется, окончательно не посвящен в суть. Этот человек практик.

— Тогда в чем же смысл?

— Они должны найти предмет и доставить его в Берлин. На этом их миссия заканчивается.

— Это ваши личные заключения или?..

— Мои личные.

Связной покачал головой.

— Нам этого достаточно. Мы свяжемся с вами позднее.

14

И когда говорят им: «Что же ниспослал вам ваш Господь?» — они отвечают «Сказки древних»

— В пустыне ночью холодно… — задумчиво сказал Богер, глядя в окно. Он сидел на подоконнике и курил, стряхивая пепел наружу.

— К чему это ты? — насторожился Каунитц.

— Да просто так. Всегда, когда сижу в тепле, курю, думаю о том, что мог бы морозить задницу где-нибудь в России, например… Мой брат сейчас на Восточном фронте. Дай бог, чтобы у него все было хорошо… Он летает на «хейнкеле».

О брате Богера Фрисснер прекрасно знал. Он всегда вспоминал о нем. Макс Богер. Старший брат был для него примером, еще с ученических лет, наверное… Где-то в Силезии жила мать Богера, Фрисснер однажды видел ее фотографию: толстая опрятная старушка с лицом морщинистым, словно иранский изюм.

Каунитц был куда более скрытным. Он никогда не выносил на люди свои мысли, прячась под маской этакого беспросветного пессимиста. В полку его так и звали — Ворчун Каунитц.

«Я верю им, как самому себе, — подумал Фрисснер. — Как самому себе.

А верю ли я самому себе? Это очень громкая фраза… Если бы я верил самому себе, тогда в сороковом я пошел бы в десантники, когда меня приглашал сам Штудент1… А ведь не пошел. Потому что десантники — это война по правилам, а я не люблю войну по правилам. Никто в «Эббингаузе» — из тех, разумеется, о ком вообще стоит вспоминать, — не любил войну по правилам. Ни фон Хиппель, ни затейник Граберт, ни капитан Катвиц, ни обер-лейтенант Кнаак, погибший под Двинском в самом начале войны против русских…

(1 Штудент, Курт — генерал, командующий парашютно-десантными войсками Германии с 1939 г.)

И вот, вместо десанта, вместо «Бранденбурга» — СС. Из капитанов — в штурмбаннфюреры, и опять в капитаны, пусть и фиктивные».

Фрисснер потянулся до хруста в спине, заложил руки за голову. Чертова подушка набита, наверное, песком. Итальянцы спали на своем, перины и пух… А нам — дырявые матрацы.

Он покосился на Богера, который что-то чуть слышно напевал себе под нос, все так же глядя в окно, в звездную ночь.

Старая испытанная тройка. Вернее, четверка. Был еще Хоффман, который погиб в Бельгии. С тех пор их осталось трое.

Трое, которыми гордилось спецподразделение «Эббингауз».

Трое, которыми гордился полк «Бранденбург-800».

Четверка, конечно, распалась, и распалась безвозвратно. Стандартный набор: Фрисснер — командир группы, Хоффман — связист, Богер — снайпер и Каунитц — узкий специалист, сапер и механик… Почти все четверки «Эббингауза» теперь уже распались. Идея «Бранденбурга» была хороша, но полк медленно превращался в обычную боевую единицу. Появился батальон из украинских националистов «Нахтигаль», поговаривали о формировании роты из русских горцев… С такими людьми Фрисснер не мог воевать бок о бок. Поэтому он несказанно обрадовался, когда, уйдя из полка, почти сразу же получил предложение возглавить эту маленькую экспедицию в Африку.

Фрисснер не был ученым, он был диверсантом, военным, сорви-головой. Но уж никак не ученым, не мистиком, он не верил в то, ради чего его сюда послали. Зеркало Иблиса… Выдумка? Может быть. Но выдумка, которая чего-то да стоит, раз нас сюда послали, — Фрисснер думал именно так. А его ребята не привыкли задавать лишних вопросов.

Армейский ты майор или штурмбаннфюрер СС — разница невелика. Фрисснер с уважением относился к СС, но никогда не считал их сверхлюдьми — хотя бы потому, что многие сослуживцы, которые — объективно — были хуже него, стали эсэсовцами куда раньше, чем Фрисснер, Каунитц и Богер.

— Эмиль, кажется, пришел кот. Слышишь, скребется? Открой, пожалуйста, дверь, — попросил с подоконника Богер. Каунитц молча поднялся, открыл, и в комнату вошел худой полосатый кот. Богер, большой поклонник кошачьего племени, уже успел его прикормить, и кот сообразил, что такой дружбой пренебрегать не стоит.

— Красавец! — расплылся в улыбке Богер. Фрисснер подумал, что красавцем кота назвать трудно. Длинный и тощий, он то ли забрел в дом случайно, изголодавшись на бедных помойках Триполи, то ли приехал вместе с итальянцами, которые его потом бросили. Кот запрыгнул на колени к своему благодетелю и, разлегшись там, блаженно замурлыкал.

— Сейчас открою тебе консервы, — пообещал Богер.

— Если он нагадит, я выкину его в окно, — предупредил Каунитц, возившийся с пистолетом. Он очень любил оружие, Эмиль Каунитц. Чистил и смазывал свой «люгер» каждый день, а Богер из вредности все время склонял его к спорам о пистолетах и револьверах, доказывая, что «люгеру» не сравниться с «вальтером» и даже браунингом. Каунитц неизменно пускался в спор, хотя аргументы обеих сторон были избитыми донельзя. Спор превратился в ритуал, который однажды нарушил Фрисснер, нахально заявив, что никакой пистолет не сравнится с «кольтом». Это повергло спорщиков в шок, после чего оба обрушились на штурмбаннфюрера. Впрочем, во второй раз этот номер не прошел.

— Не нагадит, — промямлил Богер, ласково почесывая кота за ухом. — И потом, скорее я выкину тебя. Один тип — между прочим, из лейбштандарта «Адольф Гитлер» — пнул кошку в пивной, в Гамбурге.

— И что? — с интересом спросил Фрисснер.

— Я пнул его.

— А он?

— Он, естественно, пнул меня. Короче, нас выкинули оттуда, потому что мы оба были пьяны в стельку, и мы продолжили беседу на улице. Оказался неплохой парень… Но с кошками я его обращаться научил!

— Что тебе в них? — спросил Каунитц, заглядывая в ствол пистолета.

— Кошки — животные самостоятельные. Если бы ты выбросил этого приятеля, — Богер погладил кота, — в окно, ты думаешь, он пропал бы? Черта с два. Это не собака, которая по своей натуре раб, и раб, мало приспособленный к жизни. Оставь в глухом лесу кота и собаку. Собаку быстро сожрут волки или медведи, а кот обживется, найдет пищу, одичает. Я сам как кот. Я тоже не пропаду в лесу, там, где другого сожрут.

— Да ты философ, — улыбнулся Каунитц.

— Я диверсант, — улыбнулся в ответ Богер. — Если я когда-нибудь стану командовать полком или просто отрядом, я назову его «Ди шварце катцен» — «Черные кошки». Я даже эмблему придумал. Она у меня вот тут, — он постучал согнутым мизинцем по виску. — Кстати, сегодня купил у старика занятную цацку — смотрите…