Новый Мир ( № 6 2010) - Новый Мир Новый Мир

Выключи свет и повернись ко мне.

Если завтра война, пусть меня убьют

и после смерти моей прекратят войну.

Двери настежь! Это часы идут.

Это часы камнем идут ко дну.

*    *

 *

страх выходит наружу

идет по следу собственной тени

видит пятна на теле

возвращается в душу

раньше там жили травы

и остатки искусства

скоро там будет пусто

расчистим место для страха

*    *

 *

Птица, которая вылетела из памяти,

совладает с самой сильной любовью.

Дождь, навсегда со стены смывающий граффити

Тани из Подмосковья,

гасит окурки, делает слезы сладкими.

Целые сутки время стоит на месте.

Вот и сентябрь. Школьник идет с тетрадками

от Арбата в сторону Пресни.

Грязь на щеке такова, что лишает мужества.

Вытри ее — вот и прошла минута.

Вид из окна: небо, полное ужаса,

вытянуто, погнуто.

*    *

 *

Что бы ни случилось — ничего страшного.

Чуть-чуть подташнивает? Ничего страшного.

Сносит башню? Ничего страшного.

После вчерашнего — ничего страшного.

Все равно все как-нибудь образуется.

Перемелется, переверится, перелюбится.

Я смотрю на тебя, а ты смотришь в окно на улицу.

Не кричи, не плачь, не буди спящего.

Ничего из ряда вон выходящего.

*    *

 *

Это небольшой человек.

Сущее ничто во плоти.

У него туман в голове.

И больше никаких перспектив.

Вот он и достал пистолет.

Выстрелил — попал в молоко.

Насмерть поразил белый свет.

Где же ты, моя Сулико?

*    *

 *

Жаловался, что жизнь — бессмыслица и тщета.

За поражением следует поражение.

Потом почувствовал легкое жжение в области живота

И принял горизонтальное положение.

Пусть скорей приедут врачи и несколько бывших жен.

Он составил заранее подробное завещание.

Нет сил выяснять отношения и кидаться на них с ножом.

Больной предпочитает молчание.

Нет, все-таки прав был Шекспир, говоря об игре стихий

И стадах чертей, что проносятся мимо с топотом.

Никакой это не пессимизм, а просто стихи,

Подкрепленные большим жизненным опытом.

*    *

 *

Какая несерьезная жизнь.

Как будто смерти нет, смерти нет.

У времени простой механизм.

Высокоскоростной интернет.

У времени большие глаза.

У времени чужие слова.

У времени внутри голоса.

У времени снаружи Москва.

*    *

 *

Там, куда я шел, обеденный перерыв.

Два китайца чинят водопроводные трубы.

За окном во дворе раздаются звуки игры в

домино на деньги. И тени лежат как трупы.

На одном конце улицы сумасшедший дом.

На другом — аптека и дискотека.

Слишком много любви, отложенной на потом.

Слишком мало времени для одного человека.

Покажи мне Европу...

Мариничева Елена Владиславовна родилась в г. Запорожье, окончила факультет журналистики МГУ. Журналист, переводчик, живет в Москве.

«ЛАВ — ИЗ...»

Когда-то, во времена моего светлого постсоветского детства, были такие турецкие жвачки «Love is…». Они не выдерживали никакой конкуренции с «Дональдом Даком» и «Турбо». Обыкновенная резинка, ароматизированная, что симптоматично, клубничкой. Меня мутило уже на первой минуте спринтерского пережевывания. Но производители «лавизок», очевидно, заботились совсем не о вкусе или запахе. Своей на первый взгляд ненужной и неприметной деятельностью они возвращали деморализованное общество в лоно вечных духовных ценностей. Обертки, ради которых, собственно, и покупались «лавизки», предлагали целую коллекцию определений любви. Простенький комиксообразный рисунок с мальчиком и девочкой в разных ситуациях и — не побоюсь этого слова — позах. И— неизменно — универсальная истина типа: любовь — это когда что-то мешает сосредоточиться; любовь — это когда кто-то несет твои лыжи; любовь — это сердце одно на двоих; любовь — это первопричина нашего появления на свет…

Все мои друзья, особенно мальчишки, носились с «лавизками», словно с «Камасутрой» или журналом «Плейбой». В школе на переменках самые заядлые фанаты собирались вместе, чтобы почитать друг другу свои определения любви. За одну «лавизку» можно было выменять, например, бутерброд с колбасой или два яблока, однако те, кто поддавался искушению, тяжко потом об этом жалели.

Представьте себе поколение украинских детей, которые не догадывались о существовании апельсинов и компьютеров, но точно знали, «что такое любовь» — «Love is…».

Я, как всегда, все пропустила. Жвачки «Love is…» вдруг исчезли, и у меня не осталось ни одного экземпляра. Им на смену пришел более модерновый вариант — «Hate is…», который в принципе логически продолжал тему. Те же самые мальчик и девочка. Внизу — вердикт: ненависть — это когда ты не можешь смотреть на нее без оптического прицела.

…Помню одного не очень старого деда, который пьяным лежал на скамейке в центре крошечного западноукраинского городка и кричал: «Где любовь?! Где любовь?!»

Весь городок пришел посмотреть на этот концерт. Дед выступал несколько дней. Лежал на скамейке, не просыхая (не представляю, каким образом он пополнял запасы алкоголя в крови), беспрерывно повторяя одно и то же: «Где любовь?!» Праведные женщины толпились возле него, и каждая по-своему отвечала на его вопрос:

— В жопе.

— В Америке твоя любовь.

— На кой она тебе вообще сдалась?

— Такой старый, а туда же — любви захотел…

Маленькие дети бросали в деда яблоки, а то и камни. Бегали вокруг как чертенята, тыкали пальцами, срывали с головы картуз, стаскивали башмаки. Сцена, достойная таланта великого режиссера.

Под конец дед немного сменил репертуар. Последние слова, которые я помню, были приблизительно таковы: «Где любовь? Где жизнь моя?..»

Я почти уже забыла эту историю. Сейчас та, что воспитывалась на жвачках «Love is…», вслед за пропойцей-бродяжкой готова повторять: и где же она действительно, где?.. Покажите мне хоть одного человека, который и вправду любит. Покажите мне хоть одного, которого любят на самом деле.

Ни шагу за границы жанра. Есть двое влюбленных — он и она, есть альтернативный фактор, угрожающий их общему счастью, есть драматическая ситуация, беспощадный конфликт, доходящий до кульминации, и катарсис со слезами и трупами. Влюбленные должны действовать, должны бороться, они обязаны вести себя как герои, иначе их любовь и их жертвы никому не интересны.

А неинтересного вокруг предостаточно. Наши знакомые, неудачники и слабаки, только и делают, что влюбляются, только и делают, что проигрывают. Все происходит тихо и без боя. Действующие персонажи, не решаясь на поступок, обреченно сидят друг подле друга и вяло имитируют сумасшедшую страсть. Их ромео-джульеттовский диалог можно передать двумя фразами: «Я тебя люблю». — «Я тебя тоже нет». Это не любовь. Мы так не договаривались, Боженька.

Я уже несколько дней мучаюсь, пытаясь вспомнить какую-нибудь реальную любовную историю. Так, чтоб это было сильно, искренне и до конца. Пусть она будет одна-единственная, но чтоб я могла рассказывать ее направо и налево, детям и внукам. И ничего не могу вспомнить. Боюсь, любовь — это совместный проект Шекспира и голливудских продюсеров. То, что мы принимаем за любовь, на самом деле — всего лишь страх остаться в одиночестве.