Глубокая печаль - Син Кёнсук

Когда она пришла в себя, ей сразу же бросилась в глаза записка, вложенная в горшок с орхидеей. Ынсо протянула руку и взяла записку, и заметила, что Пак Хёсон внимательно наблюдает за ней. Пак Хёсон пристально смотрела на нее, не собираясь отводить взгляд.

– Когда была помолвка? – чуть слышно спросила Ынсо, на что Хёсон рассмеялась. Она ожидала от Ынсо какой-нибудь выходки и, когда этого не произошло, расслабилась.

– В сезон муссонных ливней. В тот день, когда внезапно, как осенью, прояснилось небо. Помните тот день?

«Тот день? – Ынсо сжала записку. – Неужели в тот самый день, когда ранним утром ей неожиданно позвонил Ван?»

– Я знаю, в каких вы с ним были отношениях, и просила, чтобы он обязательно сообщил вам об этом. Он пообещал, но, вы же знаете, он не умеет говорить… Поэтому…

Ынсо встала.

– Госпожа Ынсо? – Пак Хёсон поднялась вслед за ней.

Ынсо уже прошла к выходу, но у дверей обернулась на ее оклик и устремила не нее пустой взгляд.

Пак Хёсон хотела задержать Ынсо, но передумала, увидев ее потухший взгляд и мучительную тоску на лице.

Ынсо развернулась, оставив Пак Хёсон позади, вышла из ресторана, зашла в лифт и покинула отель.

Она немного постояла, смотря себе под ноги, а потом двинулась в сторону пешеходной эстакады, чтобы перейти дорогу.

Когда она поднималась на мост, с каждым шагом ей приходилось прилагать невероятное усилие, ступени эстакады под ней будто то оседали, то снова поднимались.

Она шла мимо магазинов одежды, спортивных товаров, мимо автомобильного салона, рассеянно шагая, миновала еще какие-то витрины и зашла в кондитерскую под раскидистым деревом гинкго, тень от которого затемняла все помещение.

– Что будете заказывать?

Ынсо гляделась по сторонам и, увидев мужчину за порцией патбинсу[14], сказала:

– Патбинсу.

Сделав заказ, села, посидела немного и снова встала. Хозяйка кафе подготовливала лед, чтобы его размолоть, и, увидев, что Ынсо встала и молча уходит, окрикнула ее:

– Девушка! – но, заметив, что та не в себе, проследила, как она слилась с уличной толпой и с сожалением покачала головой.

Шатаясь, Ынсо шла сквозь толпу, наталкивалась на прохожих, но тут колени подкосились и она упала на тротуар.

Прохожие удивленно смотрели на упавшую женщину, но отнюдь не задерживались рядом – сморщив лица от утомительно палящего солнца, они продолжали идти своим путем.

«Значит, помолвка была в тот день, когда Ван позвонил, но ничего не сказал? А я-то все держала трубку и говорила: ″Алло? Алло?″ Значит, в тот самый день?»

В тот день разговор прерывался, а затем снова и снова раздавался звонок…

Кулак, в котором Ынсо держала записку, вспотел, она разжала его. На записке забрезжили желтые водяные капли с платья Пак Хёсон.

Звонок раздался снова… Ван сказал: «Ты… Будь счастлива». Видно, тогда это было не просто прощание, а прощание навсегда.

«Надо встать».

Ынсо попыталась приподняться, но не смогла; бессильно осев на землю, она еще крепче сжала записку, которую успела вынуть из горшка с орхидеей, покидая Пак Хёсон; ее не нужно было перечитывать – она помнила ее наизусть.

«Я пересадила мою орхидею для тебя. Каждые десять дней ставь горшок в воду, погружая его на две трети, а через десять минут вынимай и дай стечь лишней воде. Так он будет хорошо расти. Просто попробуй вырастить его. Ынсо».

Тогда, пересадив орхидею, она задумалась перед чистым листом бумаги: что бы такого написать? А когда написала, удивилась, что получилось то же самое, что ей прошлой весной написал в записке Сэ, когда оставил орхидею перед ее дверью.

Единственным отличием было начало: Сэ написал, что ходил в горы, а она написала, что пересадила свою орхидею. Помимо этого, записка отличалась и подписью. В конце записки, которую он оставил тем весенним вечером перед дверью, стояло имя Сэ. А в записке для Вана она поставила свое имя, только и всего.

Она не заучивала наизусть слова Сэ, но почему-то, незаметно для себя, с точностью смогла воспроизвести их в своей записке.

Ее душу полностью заполнил Ван, а для Сэ просто не осталось места. Когда она стала сворачивать записку, то почувствовала что-то до боли знакомое. Подумав, стала быстро рыться в своем ящике для бумаг: теперь она хотела уточнить, что было в записке, которую оставил весной Сэ в горшке с подаренной ей орихидеей.

Записка Сэ лежала между вырезками газет, которые она собирала, чтобы потом использовать в работе. Она достала ее и, прочитав, с удивлением покачала головой.

«Я был в горах. Там и выкопал этот цветок. Наверное, это желтая орхидея. Каждые десять дней ставь горшок в воду, погружая его на две трети, а через десять минут вынимай и дай стечь лишней воде. Так он хорошо будет расти. Просто попробуй вырастить его. Сэ».

Таково было содержание записки, которую она прочитала тогда весной, а затем положила в ящик и совершенно забыла про нее. Но, сравнив текст двух записок, Ынсо увидела, что разница лишь в начале, а все остальное точь-в-точь совпадает.

Хотя она и задыхалась от горя, но все же смогла протянуть руку и вытащить записку из горшка с орхидеей из-под носа Пак Хёсон. Она уронила голову, в душе было пусто, ничего больше не желая, она осталась сидеть на корточках, как сидела, опустив рассеянный взгляд на кирпичные плитки тротуара. Попыталась подняться, но колени предательски подгибались. В толпе идущих мимо людей она продолжала сидеть под палящим солнцем еще какое-то время.

Ынсо долго сидела, так долго, что заметила стрелку, побежавшую по колготкам. Увидев ее, она горько расплакалась, словно это была не обычная затяжка на колготках, а настоящая рана. Она плакала и плакала, закрыв лицо руками, плакала, сидя посреди улицы. Слезы катились не прекращая, словно в глаза попало мыло.

Продавец из магазина пластинок, скучая, уткнувшись лицом в окно, смотрел на рыдающую женщину. Один маленький ребенок, шедший за руку с матерью, вдруг вырвался и бросился к Ынсо, но мать успела схватить его и увести прочь. Уходя, ребенок все время оглядывался на Ынсо, мать нервно дергала его за руку, и тот в конце концов сел на тротуар и тоже заревел. Мать успокоила ребенка, и они исчезли из вида.

Ынсо, наконец, поднялась с тротуара. Она пошла куда глаза глядят и бродила до тех пор, пока совсем не стемнело. Иногда она останавливалась и садилась у входа в какое-нибудь здание – как будто ждала кого-то, иногда входила в банк и садилась на софу для людей, ожидающих своей очереди. Иногда останавливалась