Бремя власти - Игорь Анейрин

Чуть дальше стала заметна и своеобразная конфигурация поселения: оно напоминало многолучевую звезду. Все улицы и проулки сходились в центр деревни, смещённый к Западным воротам; дальше на восток от площади дома мельчали и беднели, и там вольготно чувствовали себя свиньи, собаки, куры и прочая живность, свободно разгуливавшая по улицам.

Чем ближе к площади, тем больше народа попадалось навстречу, поодиночке и в обнимку, с факелами и музыкальными инструментами, в венках, а некоторые почему-то с маленькими вениками в руках. Мужчины — в нарядных расшитых рубахах, а девушки и женщины в праздничных платьях, нередко довольно откровенных, и что особенно поразило всю компанию — всё больше и больше людей, встречавшихся им по дороге — в расписных масках, почти полностью скрывавших лица. Дело близилось к полуночи, и весь этот веселящийся и подвыпивший люд стремился куда-то к Восточным воротам.

В середине деревенской площади стоял большой крытый колодец, вокруг которого при свете многочисленных факелов около полутора десятков пар под зажигательные звуки волынок и инструментов, напоминавших скрипки, отплясывали что-то похожее на бранль, но в заметно более быстром темпе. Вокруг толпилось с полсотни зевак, притопывающих и хлопающих в ладоши; везде сновали девицы, судя по виду, прислуга из разных таверн, с большими подносами, заставленными кружками с брагой и элем. Во всех домах горели окна, а двери распахнуты настежь, причем видно было, что люди, заходящие внутрь и выходящие наружу, вовсе не обязательно являлись хозяевами этих домов. Везде танцевали, пели и пили.

Эдмунд, Гуго и Томас спешились, ведя на поводу лошадей. Гостиницу они заметили сразу: большое двухэтажное здание с огромной вывеской перед входом, и главной задачей стало пробраться к нему через толпы народа. Немедленно какие-то девушки с масками на лицах, подскочив к молодым людям, водрузили им на голову цветочные венки и даже сделали попытку втянуть Гуго с Томасом в танцующий хоровод. Гуго, немедленно развеселившись и подарив на ходу пару поцелуев, клятвенно пообещал найти этих красавиц через часок.

Привязав лошадей к длинной жерди, прикрепленной к стене рядом с входом, путники помогли девушкам спешиться, и зашли в переполненную залу. В лицо им дохнуло тёплым воздухом, в котором перемешались запахи браги, пива и жареного мяса; в дальнем углу горел очаг, в котором над пылающими углями томилась насаженная на вертел половина бараньей туши; падающие капли жира с шипением разбивались о раскалённый лист железа, заменявший противень. Двое слуг по очереди медленно вращали вертел, морщась от нестерпимого жара. За длинными столами в общей зале сидели человек тридцать, производившие невероятный шум; стук глиняных кружек, смех и нестройные песни висели в воздухе. Девушки в передниках, раскрасневшиеся от жара и постоянной беготни, обносили посетителей всё новыми порциями еды и выпивки. Одна из них, заметив новоприбывших, остановилась, и на вопрос Томаса о хозяине указала пальцем на здоровенного мужчину за стойкой.

— Вам к нему, — пояснила она, пытаясь перекричать шум, — зовут его Пэдриг Гарвен. Вам комнаты нужны? Ежели подождёте немного, то проще будет разговаривать.

— Почему подождать?

— Полночь скоро, и народ весь повалит на восточные луга праздник отмечать.

Томас кивнул, и молодые люди уселись за один свободных столов в самом дальнем от очага углу. Спустя несколько минут перед ними появились кружки с пивом, кисловатым вином и большое блюдо с кусками хорошо прожаренной свинины, щедро посыпанной свежей петрушкой. В этот момент народ, собравшийся в зале, бурно захлопал в ладоши; на середину залы вышли два человека, одетых в цветастые плащи, как будто сшитые из кусочков разноцветной материи, один с лютней, второй со скрипкой в руках. Старший из них, с длинными, свисавшими по обе стороны рта усами, находился уже в изрядном подпитии, второй, лет двенадцати на вид, не больше, поддерживал его под локоть. Молодцевато поклонившись, они без лишних проволочек под хлопанье, притопывание и одобрительные выкрики собравшихся затянули залихватскую песню:

Ночь Аонгуса грядёт,А дни погожи и светлы,Радуйтесь и веселитесьО, юноши и девушки!Щекот соловьиныйПо миру разносится,Сладкою истомоюВ сердце ко мне просится.Ах, я словно сад цветущий!Плоть и душу пожираетЖар желания;От любви теряю умИ сознание.Ты всех девушек милее,О, желанная!Ты — лилей лилея,О, благоуханная!Взглянешь благосклонно —Сердце радости полно;Взглянешь непреклонно —В муке тумится оно.Ах, я словно сад цветущий!Плоть и душу пожираетЖар желания;От любви теряю умИ сознание.Ты всегда играешь мною,О, как ты жестока!Нет ни дня покоя мне,Белогруда, светлоока!Жду тебя с волненьем,О, моя красавица!Сердце чрез мгновеньеУ меня расплавится.Ах, я словно сад цветущий!Плоть и душу пожираетЖар желания;От любви теряю умИ сознание.[3]

Песня закончилась под всеобщее ликование; несколько пар даже пустились в пляс. Вдруг с деревенской площади донёсся громкий звук колокола и большинство посетителей ринулось к выходу, не забыв при этом прихватить с собой полупустые и только початые бутыли. Самых забывчивых из них, не заплативших либо пытавшихся вынести наружу кружки, у двери встречала прислуга. Через десять минут в зале осталось только с полдюжины человек, не особо торопившихся на гулянье, либо уже излишне подвыпивших. Сочтя этот момент достаточно удачным, Эдмунд с Томасом направились к тянувшейся через всё помещение длинной деревянной стойке, за которой стоял Пэдриг Гарвен, засунув большие пальцы рук за поясной ремень. Это был крупный человек с густыми бровями и взлохмаченной шевелюрой.

— Катерина уж сказала мне, — буркнул он в их сторону, — нету мест… извиняйте.

Последнее слово он выдавил из себя, быстрым и цепким взглядом оценив кожаные колеты подошедших и меч, болтавшийся на боку Томаса. Ни слова не говоря, Эдмунд высыпал на прилавок перед ним горсть мелких монет, среди которых попалась даже одна серебряная.

— Хм, — пробурчал хозяин. Он ещё раз взглянул на них и быстро, чуть склонив голову — на их спутниц, сидевших за столом, — пожалуй, для благородных господ найдётся. Но надобно будет ещё серебра добавить.

— Не многовато ли? И с чего вы взяли про то, что мы благородные?