Йарахонг. Город и тьма - Наталья Гунина

он оборвал себя, побоявшись додумывать мысль. Кто знает пределы божественного могущества.

— Да, дитя. Об этом стоит сожалеть, — шепот все не умолкал, — но пока что невозможно принять покровительство над Йарахонгом так, как это делали прочие. Одного тебя для этого недостаточно. Сперва надо выбить все сильные фигуры, что еще остались в этом городе. А стоит показать свою силу, и тогда многие — о, многие! — придут под нашу руку. Сами явятся, добровольно и без принуждения.

Бесплотный голос исчез для того, чтобы скоро появиться вновь.

— Прислушайся, дитя. Ты чуешь, чуешь их внимание? Они как раз идут сюда. Очень кстати. Не хватало еще вылавливать их по норам.

* * *

Полукруглая дверь в башне Искажений отворилась, выпустив несколько пригоршней света, желтого, как сливочное масло. Вместе с ним наружу показались два юнца. Один с цыплячьими волосами, второй с шевелюрой цвета молодой травы. Оба выглядели серьезными и сосредоточенными, что обычно не было для них свойственно.

Внимательный наблюдатель, способный проникать в суть людей и вещей, мог бы обратить внимание, что хрусталик, сетчатка и нервные окончания их глаз искажены так, чтобы ощущать не свет и тьму в привычном человеку спектре, а тепловое излучение. Полезное улучшение для ночной прогулки. Впрочем, такого наблюдателя не существовало. Ни поблизости, ни даже, возможно, во всем Йарахонге.

В эту самую минуту юнцы щурились и морщились, пытаясь поскорей привыкнуть к изменившемуся зрению. Если что-то еще и было искажено в их телах, внешне это ничем не проявлялось. Ребята повертели головами и сошли с крыльца, одновременно коснувшись ногами вымощенной площадки. Один — левой подошвой, другой — правой.

Они разговаривали вполголоса, не забывая зорко поглядывать по сторонам.

— И все же, почему ты уверен, что мы отыщем святыню сегодня? После стольких упущенных лет?

— Сегодня, не сегодня — какая разница! — зеленоволосый досадливо тряхнул головой, смахивая прядь со лба.

Второй хмыкнул.

— Теперь мы о ней знаем, и потому обязаны искать, — твердо добавил зеленоволосый и для пущей убедительности рубанул воздух ребром ладони.

Другой помолчал и добавил:

— Кишками чую: мы ее скоро увидим.

— И больше не упустим, — подхватил первый, — ведь мы решили, что станем делать.

— А владыка Нанутлишочи нам подскажет, кто виновен в смерти Старшей. Он был с ней в тот момент, хотя и ничем не смог помочь. Теперь, когда мы оба стали старшими, мы знаем это точно.

Их голоса удалялись, делались все тише и неразличимей. Дверь, ведущая в башню Искажений, выждала, пока ребята отойдут еще немного, и закрылась за ними сама. Свет отпрянул от крыльца и поспешил втянуться в смыкающуюся щель.

Глава 17. Последний камешек

Темнота сделалась такой непроглядной, как будто кто-то дунул на мир и разом погасил его. Ни видимых силуэтов, ни движений, ни даже намека на то, что вокруг осталось что-то реальное. Хотя бы еще небольшая частица настоящего кроме него самого. Игнасий напряженно вглядывался в тьму до тех пор, пока перед глазами не поплыли пятна. О том, что мир все-таки существует, ему напоминал лишь гладкий прохладный камень под рукой да собственное тихое дыхание.

Тьма была не пуста. В ней таились кошмары. Игнасий помнил и стремительных четвероногих тварей, и высокую веретенообразную фигуру, скользившую в ладони над землей. Они, неразличимые, все еще были там. Возможно, в шаге от его ненадежного укрытия.

Игнасий замер, боясь пошевелиться. Ему чудился еле различимый шепот и цокот когтей по мостовой, но стоило прислушаться, как все стихало. Один раз порыв воздуха принес запах дыма и свечного воска, но миг — и он исчез, будто и не было. Потом что-то зашуршало, сдавленно вскрикнуло, стукнуло, захрипело. Игнасий похолодел, пальцы свело судорогой. Там, на площади, убивают кого-то, а он не смеет высунуть и носа. Но что он может сделать — просто погибнуть вместе с теми бедолагами?

Его оружием всегда были логика и память. Не ветер, не пламя, не что-то иное, чем можно ударить врага. Еще, конечно, ему было доступно божественное прозрение, от которого все становилось проще и понятнее, но теперь — увы. До него было не дотянуться. «Всебесцветный Яэ-истина, — одними губами беззвучно шепнул Игнасий, — пожалуйста, дай мне мудрости разглядеть верный путь. Дай памяти, чтобы отыскать недостающее. Дай сил и храбрости спасти город. Пожалуйста. Хотя бы самую малость». Что-то шевельнулось в глубине его существа, слишком маленькое и смутное для того, чтобы быть частицей бога. Шевельнулось и затихло. Бесполезно, пока отец Далассин не придет в разум, снова став живым мостом к вышнему миру, или пока Утара, его прямая наследница, не займет это место. Мысли перескочили на полуразрушенный храм и тех, кто в нем остался. Что теперь с ними? Что они станут делать, когда тьма нагрянет туда? Игнасий сжал челюсти. Нет, сейчас нельзя об этом думать, иначе он потеряется в страхе и сомнениях. Надо действовать и рассчитывать только на себя одного.

Перед мысленным взглядом снова возникла та страница из старой книги, с доспехом жреца тьмы. Рисунки он помнил четко. А текст? О чем он говорил? Буквы в памяти расплывались, даже не пытаясь собраться в строки. Там было что-то про свойства тварей, сотканных из темноты. Они, как дым, легко меняют форму, их не берет ни сталь, ни другое оружие. Но там упоминалась и их слабость. Какая?

Воспоминание прервал совиный клекот и сразу за ним — свист рассекаемого воздуха. Шлепок о землю. Длинный продолжительный шорох, как будто что-то утащили прочь. Или кого-то. И снова все стихло.

Игнасий стоял неподвижно. Прислушивался, пытаясь уловить еще что-нибудь, но больше с площади не доносилось ни звука. Твари тьмы ушли? Или затаились и ждут, пока неосторожный сунется в ловушку? Нет, вряд ли. На пророков они напали первыми, без всяких уловок. Возможно, и дальше будут действовать так же. Да и время сейчас работает не на них. Скорее всего, с рассветом они ослабеют, поэтому будут пытаться успеть все за ночь.

Светильник, взятый из храма Ветра, по-прежнему был у него. Игнасий выждал еще немного времени и нащупал на ручке фонаря выбитый в металле символ Фаршаха, треугольный язычок пламени, и зажал его большим пальцем. В стеклянном шаре фонаря зародилось пламя. Сначала тусклое, темно-красное, оно разгоралось с каждым ударом сердца. Игнасий не стал дожидаться, пока оно наберет полную яркость, и отнял палец. Даже такое, слабое, оно слепило после долгой темноты.

В мерцающем пятне света стали видны прожилки камня на светлом боку скульптуры, шершавом от следов резца, собственные рукава и ладони. Все