Море играет со смертью - Астафьева Влада

– Мне даже не позволили учить сына русскому языку, – тихо сказала Лайла. – Мне это не то чтобы принципиально было, так, почти в шутку предложила… А они налетели на меня со всех сторон! Кричали, что никогда этого не случится… Разве ж это плохо? Разве плохо знать больше, а не меньше?

Ту ссору она спустила на тормозах, но тревожный звоночек уже прозвучал. Муж каждое лето работал в отелях, и она старалась не думать, с кем и как он ей изменяет. Однако ее смирение не помогло, теперь уже и муж не считался с ней, поток комплиментов иссяк, деньги, которые она зарабатывала, воспринимались как нечто само собой разумеющееся. Когда к ней начали относиться почти как к домашнему животному, Лайла попыталась отстаивать свои права.

– Муж говорить со мной не стал, он ударил сразу. И не в пьяном бреду, как первый, а вполне осознанно. На глазах у сына, но это считалось нормой. Сыну говорили, что меня можно бить, если я заслужила. Мой малыш еще маленький был, плакал, хотел меня защитить… Меня заставляли говорить ему, что все в порядке, папа прав, я действительно сама виновата. Я пыталась вразумить их, угрожала даже… Мне сказали, что если я не прекращу, сына у меня заберут, что прав у меня куда меньше, чем я имела глупость поверить.

Тогда Лайла и решилась на побег. Она никому ничего не говорила, усвоила уже, что доверять нельзя… А они все равно поняли. То ли по показательному смирению, то ли по новой уверенности во взгляде. Муж впервые избил Лайлу просто так, даже не называя причину. Свекровь забрала и порвала ее паспорт.

И снова Лайла не сдалась. Во время очередной прогулки с сыном она без вещей, в чем была, бросилась к русскому посольству и попросила о помощи.

Разразился скандал, но не слишком громкий. Скорее, позор местного уровня для семьи мужа. Он и его родственники были недостаточно важны для того, чтобы за них вступались влиятельные люди. Тут его побои даже пошли Лайле на пользу: она выглядела как женщина, которую нужно спасать. Сначала ее укрыли от назойливого внимания родни супруга за посольским забором, а потом и вовсе сделали ей и сыну документы и отправили в Россию.

Тогда Лайла торжествовала, ей казалось, что отныне начнется новая жизнь – уже третья для нее и вторая новая, ну так что с того? Все ведь получилось!

Но лишней она почувствовала себя и дома. Бывший муж помог снять квартиру, но в свою не поселил: дочь, колючий нервный подросток, не желала видеть на своей территории ни беглую мать, ни чернявого братика, как две капли воды похожего на своего отца. Подруги вроде и поддерживали, но многие – как-то по-змеиному, с осуждением, сквозящим через безобидные слова. Лайле снова и снова рассказывали, что она старая страшная дура, которая все испортила. Как будто это могло что-то исправить!

Параллельно с этим начал настоящие боевые действия турецкий муж. Он звонил ей, писал, плакал и клялся в любви. Он признавал, что сам во всем виноват, он был слепым, он заслужил наказание. Он обещал Лайле, что если она вернется, они поселятся отдельно от его родителей и обязательно будут счастливы, как раньше.

Апофеозом стал момент, когда ее на детской площадке приняли за бабушку собственного сына. Лайла решила, что зря она вернулась, она никому не нужна, да и сыну без отца не обойтись. С теми самыми документами, которые ей оформили в русском посольстве, она полетела обратно в Турцию.

– Тогда казалось, что я вынуждена, – вздохнула она. – Точнее, меня вынудили. Мне постоянно слышался смех за спиной. Я была уверена, что дочь хочет меня убить, не может просто. У меня в голове будто вулканы извергались, я чувствовала себя виноватой и злилась, и хотела плакать… Я думала, что одна против всех. Теперь, глядя назад, я вижу, что сглупила. И подруги на самом деле не издевались надо мной, не все так точно. И работу мне почти нашли. И дочка, кажется, начала оттаивать, ей просто нужно было больше времени… Но чтобы понять это, требовался опыт, которого у меня не было. Чтобы стать счастливой, мне нужно было постареть… Это очень смешно, правда?

– Нет. Это совсем не смешно.

Как и следовало ожидать, чуда не случилось. Муж был добрым и ласковым, когда встречал Лайлу с сыном в аэропорту и рядом находились люди. Он избил ее сразу же в день возвращения и не останавливался, пока она трижды не прокричала на турецком, что побег больше не повторится.

Она не врала. Огонь сопротивления в ее душе окончательно угас, она понимала, что уже не вырвется. Никто в посольстве не захочет ей помогать после того, как она их подвела. Никто не ждет ее в России. Некуда бежать. Она никому не нужна.

Когда она смирилась, стало чуть легче. Лайла больше не спорила, делала, что ей говорят, и ничего не просила. Летом муж вообще не появлялся дома, потом перестал приходить и в другие сезоны. Лайла прекрасно знала, что он завел себе постоянную сожительницу. Это тоже вписывалось в новую норму. Лайла продолжила жить в доме свекрови, принимая лишь незначительное, заранее согласованное участие в жизни сына – последнего ее лучика радости.

Ее сын стал первым в этой семье, кому по-настоящему хотелось учиться и действительно построить карьеру, а не довольствоваться простыми радостями жизни. Правда, русского языка он по-прежнему не знал и мать воспринимал преимущественно как прислугу, но это не мешало Лайле им гордиться. Он, пожалуй, даже любил ее, он просто считал ее положение в семье единственно возможным, не видел иного.

Школу мальчик окончил с неплохими оценками, но для высшего образования все равно нужны были деньги. Его отец давно уже все, что зарабатывал, тратил на себя и новую возлюбленную, копить он никогда не умел. В лучшие времена Лайла смогла бы оплатить учебу сына из своих накоплений или хотя бы позволить себе кредит. Но последние годы ударили по туристическому бизнесу, экскурсионному – в первую очередь.

Чтобы оплатить учебу сына, ей пришлось продать фирму. В семье это все восприняли как само собой разумеющееся. Лайла прекрасно знала, что не сможет начать с нуля, просто не хватит сил. Это волновало только ее.

Сын сумел поступить и отправился на учебу в другой город. Лайла, переставшая зарабатывать, оказалась не нужна. Ее отселили в этот поселок – в полуразвалившийся дом, принадлежавший какой-то дальней родне, которую все забыли. Оставшихся от продажи фирмы денег хватило, чтобы провести тут минимальный ремонт и не более того.

Здесь, в глуши, нестарой, в общем-то, женщине и предстояло доживать свой век. Родня присылала ей немного денег каждый месяц – чтобы она не беспокоила их, не напоминала о себе. Этого хватало только на еду, на билет до России уже не хватило бы…

– Да и не нужно мне туда, – с показательной небрежностью, за которой проще всего было скрыть печаль, сказала Лайла. – Оттуда я уехала с позором, дважды с позором… Ну кто я там? Тряпка. Предательница. Уж лучше здесь…

Она хотела вернуться, это Полина видела. Дом, который Лайла давным-давно покинула, наверняка снился ей по ночам, манил воспоминаниями детства и знакомыми лицами. Да и накопить на билет было бы несложно, но… Она сама себя заточила в темницу из причин, по которым должна оставаться здесь. Так надежно, что уже и не вырваться.

– Я вот думаю… Может, это все потому, что я когда-то предпочла чужую землю? – задумчиво спросила она. – Правду говорят про то, что где родился, там и пригодился? А я уехала… Своей не стала, потому что это невозможно.

– Дело не в этом. Очень многие люди меняют страну, и это не мешает им сделаться счастливыми, иногда даже помогает, – указала Полина. – Чужая земля… Она ведь по-настоящему не снаружи. Она внутри.

– Я говорила про другую страну!

– Я знаю. Но и другая страна может стать родной, любая страна. А чужая земля, которую мы носим внутри, – это как раз барьер для счастья. То, что заставляет нас чувствовать себя грешными и недостойными. Но и то, за что мы слепо держимся, чтобы не принимать ответственность.

– Вот поэтому я и не люблю психологов, – буркнула Лайла. – Болтаете всякую муть, которая на самом деле не помогает! Да, я кучу глупостей наделала, я не бегу от ответственности. Но меня уже нельзя спасти!