Столб словесного огня. Стихотворения и поэмы. Том 1 - Анатолий Гейнцельман

ПОСТРИГ

Я слышу пенье, вижу свечи...Священный наступает миг.Печальный шепот. Чьи­то речи.Великий начался постриг.Но я ведь лишь смиренный инок,Проживший жизнь в монастыре.Меня, как полевых былинок,Не постригут, как при царе.Меня без всякого обрядаПотащат на автомобильДля пополненья мертвых рядаИ клубами поднимут пыль.

СТРАННИК И ДИТЯ

По узенькой я шел тропинкеНад пропастью, где был поток,И кланялися мне былинки,И был я жутко одинок.И вдруг навстречу мне МладенецПришел с игрушками в рукахМеж пестрых райских полотенец,В блестящих красных сапожках.Как звезды черные, горелиЕго громадные глаза,На кудрях у него блестелиАлмазы, жемчуг, бирюза.– Куда ты, дедушка, плетешьсяС мешочком ветхим и клюкой?Присядь, иначе спотыкнешься,Пора б тебе уж на покой!– Да вот иду, дитя, по БогаДавно истершимся следам,И скоро, видишь ли, дорогаПойдет совсем по облакам.– Пустое, дедушка, садися,Давай игрушками играть,И ты, голубчик, не стыдися:Мне подарила все их мать.– Я не стыжусь, малютка милый,Всю жизнь я плел венки из слов!– Ну и плети их до могилы!Возьми цветочки, мотыльков,Возьми картонную лошадку,Но только в бездну не гляди!Благая Смерть тебе печаткуНа лоб поставит. Погоди!Все эти звезды ведь игрушкиВ руках Небесного Отца,Все арлекины, все петрушки,Всё без начала и конца! –И я увидел в небе Бога,Играющего наконец.Меж звезд открылася дорогаДля Сына Блудного, Отец!

ПЕРЕЛИВЫ

Душа моя изменчива, как моряБезбрежный солнечный хамелеон,С тех пор как я действительности гореПреобразил в неизъяснимый сон.Уж с детства я колючий начал всюдуОт листьев жестких чистить артишокИ сердцевинному дивиться чуду,И сладок был иллюзий корешок.Жизнь – настроенье, облачные клубы,Затейливый цветной калейдоскоп,Но не тяни пылающие губыК водовороту: выплыл перископ.Будь снова, как в родительницы чреве,Непомнящим, незнающим, нагим.Молись, как в детстве, черной Приснодеве,Упавший в бездну Божий серафим!

ОТЧАЯНИЕ

Нет ни начала, ни конца,Ни рая нет за пыльцей звезд,Ни милосердного Отца,И достоверен лишь погост.Но достоверность эта тожеКак иероглифы на воде:Сегодня на закон похоже,А завтра нет его нигде.Мы все на свете оборотни:Сегодня гордый человек,А завтра на шабаш субботнийСпешащий атом икс, игрэк.Где след несчетных поколений?Десяток жалких черепковОстался под музейной сеньюС ларцом окаменелых слов.

ТОПОЛЬ

Я думаю про шелестящий тополь,Скрипящий словно мачта надо мной,Что сторожит заброшенный некрополь.Он видит мир, наверное, иной,Не тот бессмысленный и бесполезный,Преступный мир, что вижу часто я.Ведь он стоит как канделябр железныйИ в недрах укрепился бытия.В сырой земле его стальные корни,Из груди матери он мудрость пьет,В эфире синем пьет он нектар горнийИ не для призраков одних живет.Я ж – задыхающийся в едкой пылиДействительности жалкий червячок.Меня под храмом рушенным забыли,Хоть и трещу я, как шальной сверчок.

ИСЧЕЗНОВЕНИЕ

Тучи тают, словно сахар в чае.Я гляжу на них и расплываюсь.Нет меня уж в италийском крае,Я уж ничему не ужасаюсь.Тучи как Грифоны, как Пегасы,Как волокна, как лебяжьи перья,Тучи как пурпурные лампасы,Как чудовищные суеверья.Я их формы словом отражаю,Вместе с ними в голубом Эребе,Как сиянье Божье, исчезаю,Думая лишь о духовном хлебе.Хорошо мне быть как свод небесный,В бирюзе растаяв без остатка,Хорошо, как призрак бестелесный,Млеть на солнце радостно и сладко...

НОВЫЙ СТИХ

Над Гефсиманом полная луна.Трель соловьиная в кустах слышна.Меж кружевом оливок вековыхХристос к скале белеющей приник.Заснули грубые ученики.Умолкли праздные их языки.Моленье началось уже о чашеИ искупленье грешной жизни нашей.Кровавый пот на изможденном лбуСпасителя. Он будто уж в гробу.И ощущенье желчи у Него во рту,Хоть поклоняться будут все кресту.Мне этот миг дороже всех других:Отсюда заструился новый стих.

БЕРЕЗКА

В саду кудрявое есть деревцо,Напоминающее мне березу,И я его, как милое лицо,Приветствую, спасаясь от угрозы.

Но вдруг щемящая пронзает боль,Охватывая страждущую душу,И отворачиваюсь я, как голь,От родины и почему­то трушу.

Горят уста, залитые свинцом,Как замурованное в мир окошко,И лоб терновым перевит венцом,И в тупики вонзается дорожка.

Кудрявое невольно деревцоЯ обнимаю хилыми рукамиИ, к шелковой коре припав лицом,Рыдаю безнадежными слезами.

ОВАЛ

В кругу магнолий дремлет глянцевитыхОвальный цементованный бассейн,Что меж цветов, как вешние Хариты,Как глаз зеленый, жутко тиховейн.В нем пористая посредине горка,И из нее бьет тонкая струя,И облака в него глядятся зорко,Ища как будто тайны бытия.Вокруг цветы пьянящие магнолийВ нем отражаются, как одалиски,И я, лохматый инок Анатолий,Читаю в нем лазоревые спискиЕвангелий, не сказанных Мессией,Но зарожденных у меня в груди,И о покойной думаю России,Упавшей в омут грязный позади.Я жажду сказок, жажду новых схолийК таинственным основам бытияИ за угрюмою стеной магнолийСижу, как мирозданья судия.Вокруг жужжащие на солнце шмели,Нимфеи белые и осока,Лягушек хоры в плещущей купели,И сам я похожу на черного жука.

ОСЕННИЙ ПРЕЛЮД

Небо – арестантская шинель.Дождик льет, как из садовой лейки.Я дрожу, как под сугробом Лель,И в душе закопошились змейки.Будет, будет новая весна,Но дожить я не имею силы:Вся орбита уж завершена,И пророчествуют мне СивиллыИз глубин неведомого дна,Что созрел я для своей могилы.

КРИСТАЛЛ

Не могла простая силаГеометрию ЭвклидаИз космического илаСозидать до прометида,За мильярды лет до нас,В Хаоса первейший час.Посмотри на кубик солиС пирамидками на гранях!В златом вышитом камзоле,Поседевший в изысканьяхЛомоносов был бы нужен,Что как сын с природой дружен,Нужен был бы математик:Это царство тайны, смысла,Это Пифагора числа.Хоть кристаллы и бездушны,Все они Творцу послушны,Как и ты, сухой камыш,Что гармонии не зришь!

МЕРТВЫЙ ПЕНЬ

Зажги свечу пред Божьим ЛикомИ суеверий не страшись,Каким бы ни встречали гикомПолет твой в голубую высь.Он явится к тебе как странникИль как мифический Геракл,Как неба радужный посланник,Как Танатос, гасящий факел,А то и попросту как совестьИз глубочайших недр души,И новая начнется повестьПо звездам снежной пороши.Зови, нет совершенней радио,Чем то, что у тебе в мозгу,Пред ним попрячутся исчадияКромешные на берегу.Зови, не всё же на чужбинеТебе чужих пасти свиней.Отец твой в выжженной ложбинеИз мертвых воскресает пней!

Из «Флорентийских сонетов» (1949 г.)