o 496d70464d44c373 - передний

выгораживал свою благоверную. Я думаю, именно она автор того

граффити в ГМИИ, и он хотел сбить меня с толку.

– Зачем? Ведь эта выставка проходит в известной галерее, ты бы рано

или поздно о ней прознал.

– Ди-джей дрон защищал любимую до последнего, он сделал все, что

было в его силах.

– И покончил жизнь самоубийством от отчаяния?

– Самоубийством?

– Об этом в сегодняшних газетах писали. Ритуальное убийство спутали с

самоубийством. Выяснилось, что он ревновал Ингу к кому-то и покончил

самоубийством, чтобы ее подставить.

– Дерьмо все это. Неправда. Что за моду взяли нынешние милиция и

пресса отнекиваться самоубийствами?

– Просто это тебе всюду мерещатся убийства. По-моему, тебе пора

выйти из игры и хорошенько отдохнуть.

– Держи карман шире. Вот мы и пришли.

Уравновешенным людям Инга не нравилась.

Она провела нас в мастерскую галереи, чтобы показать свои картины.

Диего представил меня как корреспондента престижного журнала по

искусству. Инга вся расцвела и готова была прямо здесь устроить полный

стриптиз, лишь бы я написал о ней больше и лучше.

Как и все молодые современные «творцы» она была уверена в

непреходящей ценности того, что делала, а ее картины между тем не были

даже оригинальны. На выставке, правда, еще собирались представить

видеоинсталляцию про «Кровь», о которой говорилось в названии. Инга

заверила нас, что за эту акцию, проведенную у могилы Неизвестного

солдата, ее несколько дней держали в каталажке. Лучше бы ее вовсе не

отпускали. До акции мне не было никакого дела, поэтому я попросил

175

художницу показать все выставляемые картины.

– Кстати соболезнуем, – усомнился Диего.

Инга не сразу поняла, о чем он, но, сообразив, попыталась изобразить на

лице боль утраты. Ничего у нее, естественно, не вышло. Возможно, это

была единственная положительная черта девушки – свою

самовлюбленность она не маскировала, а использовала как главное

оружие.

– Все мы не вечны, – банально заключила Инга, чтобы отделаться, и

провела нас в зал с картинами.

К счастью, похожей на граффити в ГМИИ оказалась только одна – все

остальные изображали лесбийские половые акты. Я долго изучал

заинтересовавшее меня произведение и пришел к выводу, что оно не было

идентично музейному.

– Что это символизирует? – спросил я Ингу как можно серьезнее.

– Ничего особенного, я увидела это во сне. Эротическом.

– Вот оно что.

Диего достал фотографию с граффити и сунул под нос художнице. Она

занервничала.

– Вы не журналисты на самом деле. Чего вы хотите?

Диего ее успокоил:

– Нет, Инга, все в порядке. Я не журналист, а вот молодой человек хочет

сделать о тебе репортаж.

Глаза девушки хищно заблестели. Диего знал, как с ней управиться, –

посулить славу и много денег.

– Этот репортаж сделает тебя всемирной знаменитостью. Мы хотим

доказать, что неурядицы в обществе стимулируют развитие авангардного

искусства.

Инга всецело с ним согласилась:

– Еще как стимулируют. И еще секс стимулирует. С мужчинами и с

женщинами.

Я решил помочь Диего:

– В качестве главного символа моего репортажа я хочу использовать эту

вашу акцию в ГМИИ, ведь это на самом деле была акция? На мой взгляд,

это была замечательная акция. Кто-нибудь из моих знакомых западных

галерейщиков обязательно пожелает повторить это, скажем… в музее

176

Метрополитен.

– О, я вся взмокла просто, – призналась Инга с дикой улыбкой.

– Я тоже взмок, дорогая. Диего, позвони Магометову и скажи, чтобы он

выкупил эту картину немедленно.

– А как же выставка?

– Ее не будет на выставке. Я не хочу, чтобы кто-нибудь перехватил мою

идею.

Инга запротестовала:

– Нет, позвольте, картина должна быть выставлена, это условие… А

сколько Магометов за нее даст?

– Я думаю… три тысячи зеленых.

– О-о-о!

– Заметано, Инга. А с кем ты условилась? Может быть, эти люди мои

конкуренты. Хотел бы я показать им язык.

– Да, это была акция там в музее. Мне заказали нарисовать граффити на

стене. А потом другой человек заказал сделать вот эту картину, как бы

ответную.

– Ох, как мы им планы испортим! Я тоже взмок, – воскликнул Диего.

– А кто заказывал картины, Инга?

Инга задумалась.

– Знаете, что, мальчики, – сказала она хитро, – купите сначала эту

картину, а то вдруг вы решили меня вокруг пальца обвести. Я ведь не

простушка.

Диего поспешил ее успокоить:

– Нет, ты не простушка, Инга. Ты гениальная художница и акционерка.

Магометов пришлет деньги за картину сегодня, и пусть ее переправят в

бар «Пекин». А завтра на выставке ты нам расскажешь, кто все это

заказал, ладно?

– Это тоже будет стоить.

– Не сомневаюсь.

– Договорились, мальчики. Приходите завтра не на сам вернисаж, а на

Большой Каменный мост в пять часов вечера. У меня там акция по случаю

открытия персональной выставки. Тогда я и назначу условия.

177

Подобный поворот событий мне очень понравился. Во-первых,

расстояние между мной и противной стороной резко сократилось, а, во-

вторых, я смог вмешаться в планы своих обидчиков и, может быть, даже

спутать им карты.

Получалось, что граффити в ГМИИ выполняло роль сигнала, некоего

сообщения, тогда как картина, которую мы с Диего всучили Магометову,

служила ответом. Но между кем и кем шел этот разговор? И зачем

потребовалась такая конспирация? Диего, падкий до обобщений,

утверждал, что связь моего врага с террористическими актами доказана, я

же пока в этом сомневался.

Фотография Тобольцева указывала, с какой точки можно увидеть

граффити. Означало ли это, что юрист передавал сообщение своим

хозяевам или он выполнял указание хозяев и передавал сообщение

третьей стороне? Учитывая его скорую смерть, граффити могло исполнять

роль «черной метки», то есть вести о смерти. Но Инга нарисовала ответ,

так что скорее всего договор шел о каких-то действиях. О каких? Была ли

Инга доверенным лицом Тобольцева и она ли сделала фотографию? Я

страшно жалел, что мы не прижали художницу к стенке и не заставили ее

рассказать все тут же. Ждать еще один день, когда события без нашего

ведома развивались так быстро, было непростительной

снисходительностью.

Что до смерти ди-джей дрона, в самоубийство я не верил. Не то, чтобы

он показался мне слишком жизнелюбивым во время нашей встречи –

просто никто бы не стал так изощренно с собой кончать, никто бы не стал

бегать по району с газовым баллончиком в заду даже из надежды

подставить любимую. Быть может, следствие пыталось спустить дело на

тормозах, не привлекать внимание общественности и схватить

расслабившихся убийц в самый неожиданный момент. Сомнительно – в

этой стране умеют обращаться только с топором.

Диего довел меня до дома. Около подъезда стоял милицейский фургон, а

из окон нашей квартиры слышался истерический женский плач.

– Опять что-то стряслось, – устало гарантировал Диего.

– Еще один труп, как ты думаешь?

Моложавый милиционер не пустил нас в квартиру, но на выручку пришел

участковый. Диего подбадривающе хлопнул меня по плечу, когда тот уже

178

второй раз за день протянул мне свою потную грязную ладонь.

– Добрый вечер, мы что-то пропустили?

– У вас в комнате парня пристрелили.

– У меня?! Где кошка?

– Там, не беспокойтесь. Она ничегошеньки не боится.

Мы проследовали за участковым в мою комнату. Да, я забыл ее

запереть, когда отправился на встречу с Диего, но это еще не повод

входить сюда и устраивать стрельбу.

На моей кровати, слегка накренившись в сторону, сидел Ванечка. Его

глаза остекленели. В центре груди виднелась аккуратная впадинка. Свитер

равномерно впитывал кровь так, что эта алая точка разрослась в разные

стороны правильным кругом. Ваня курил перед смертью – окурок в

безвольной руке прожег брюки и впился уже потухшим угольком в кожу.

– Ну почему именно на моей кровати? – печально спросил я и понял, что

на самом деле жалею об убитом. Он ведь был абсолютно безвреден.

– А вы бы где хотели, чтобы вас настигла смерть? – спросил участковый.

– На теле любимой женщины, – не задумываясь, ответил Диего.

– Бедная Лена… Убийцу уже нашли?

Участковый зачем-то покусал губы. Я мысленно убеждал себя, что не

стоит его бить, если он вновь заговорит о самоубийстве.