o 496d70464d44c373 - передний

Я не знал, что и в

пытках

есть классовые различия.

Грэм Грин

Когда я снял с глаз повязку, началась моя вторая жизнь.

Конечно, я не думал о втором рождении, сидя на снегу, весь в лохмотьях

и синий, я даже никого не проклинал. Потому что, во-первых, совершенно

не помнил, что со мной произошло и кто именно виновник моего, мягко

говоря, жалкого положения, а, во-вторых, зуб на зуб не попадал – я был

увлечен совершенно иными вопросами. Где я? Что за черт?! Я еще жив??!

Я не подумал о втором рождении, с облегчением я констатировал, что

вообще жив, что в кромешной заднице, но все ж таки скриплю. Сделалось

нестерпимо холодно. Когда я был еще в повязке, я просто чувствовал, что

моему телу неуютно, что, прозрев, вряд ли обнаружу себя в

предпочтительном месте и виде, но когда я ее наконец содрал и,

привыкнув к темноте, различил заскорузлость снега и непроходимость

дремучего леса – мне стало нестерпимо холодно.

Мою одежду рвали прямо на мне, ноги не связали, но на руках, которые

почему-то не заломили за спину, красовался внушительный морской узел

из бечевки. Чтобы хоть как-то согреться, я стал анализировать в данный

момент бессмысленное: надо мной измывались непрофессионалы,

специалисты бы все-таки связали руки за спиной, и о ногах бы не забыли,

и кляп бы в рот заткнули, как в фильмах бывает. Хотя кричи, не кричи в

таком лесу – все равно никто не услышит. Вот я и не стал кричать.

Профессионалы это были или нет, одно из двух: или они просто

сплоховали, или хотели, чтобы я выжил. Я как-то не решился

противоречить второму варианту, поэтому встал и, на каждом шагу

запинаясь о кочки и уродуя босы стопы стекловатыми ветками, потащился

к блеклому просвету в деревьях.

1

*

Моим спасителем оказался лось. Его я первым встретил, когда кое-как

выбрался на опушку леса.

Лось мирно жрал какие-то ошметки из выдолбленной в поваленном

дереве миски. Добрые люди постарались. А, может быть, просто не хотели,

чтобы животные в поисках пищи приходили в деревню. Хитрые.

Лось коротко глянул на меня и продолжил трапезу. Мне было холодно, но

не страшно. Лось не почувствовал вибраций страха и посему не

обнаружил во мне врага. Очень трогательно с его стороны. А я вспомнил.

Я вспомнил, что уже видел такую миску на опушке леса, и вспомнил, как

отец объяснил мне ее предназначение. Я уже был в этом лесу. Конечно же,

я был в лесу около собственной дачи.

Естественно, это открытие не сулило мне спасения. На мне окаменели

кусочки одежды, но в карманах ключи от дачного дома почему-то не

завалялись. Однако я знал, где именно нахожусь, без особых потерь

добрался до цивилизации и завладел увесистым шансом выжить.

Ноги уже отказывались передвигаться. Я отморозил себе абсолютно все,

кроме сердца. Оно бешено билось. Видимо, из последних сил. Откуда я

знал, в какой дом стучаться? Зимой никто из наших соседей не жил здесь.

Надо идти на станцию, а это еще несколько километров пешего хода,

чересчур ироничного в моем случае. До сторожа тоже далеко.

В доме приятеля моего детства горел свет.

Стучался я недолго. Из окна с ружьем наперевес на меня смотрел сам

Коля. Изо всех оставшихся сил я понес полную околесицу:

– Коля! Это я. Ты меня не помнишь, мы не виделись десять лет. Но в

детстве ведь дружили! Не самой настоящей дружбой, но лягушек вместе

мучили. Помнишь, ты вставил одной соломинку в жопу и надул ее?

На этих словах я бухнулся в сугроб, потеряв сознание.

Человеческий организм потрясающ в своем нежелании погибнуть.

Правда, этот талант проявляется только в критических ситуациях.

2

Наверное, так устроено наше сознание, мы способны умирать только

медленно, а если она, старая и с косой, вот прямо здесь и без всяких

предупреждений – будем сопротивляться изо всех сил. Что мне помешало

умереть в лесу, под деревом, с веревкой на руках, и послужить десертом

лосям? Я скорее согласился бы курить всю жизнь и умереть в девяносто

шесть лет от рака легких, чем погибнуть со скрюченными от холода

пальцами, заметно погрызенными милым лосенком. Он так забавно

хлопал глазами и дергал маленькими, но слишком тяжелыми для него

рогами. Ах, совсем забыл, драматизируя, – он же травоядный… Или мы

воспитаны так? С твердой уверенностью, что умрем без особых мучений в

собственной постели. Но никак не в зимнем лесу, оказавшись там черт

знает как!

Коля сразу вспомнил, кто я, стоило лишь упомянуть замученную до

смерти лягушку. Такое, действительно, не забывается. И соучастников

убийства не запамятуешь. Никогда не думал, что придется на это

положиться. Он выходил меня, сказал, что страшно переживал, очень

боялся, что я издохну прямо у него на руках. А я все думал, тебе-то какая

выгода?

Такое облегчение для совести могло случиться. Умри я, не осталось бы

свидетелей того, как сладострастно ты дул в ту соломинку, как закусил

язык, опустив лягушку в воду, чтобы она засвиристела пузырьками. Тебе

ведь это выгодно было, моя смерть. Или не захотел подвешивать к совести

новый брюлик? Умер у меня на руках – моя в том вина, какой же я

несчастный! Да чего там, Коля? Стащил бы меня поглубже в лес, бросил

бы под дерево. Снег сойдет, и никаких следов не останется, а мой труп к

тому времени раз уж не лось, то кто-нибудь другой запросто обсосет до

неузнаваемости.

Эти мысли шли фоном. Ведь я как-никак был благодарен за спасение.

Коля вернул меня на грешную землю.

– Что с тобой произошло? Ты помнишь? – спросил не без любопытства.

– Не помню. Я уже пытался.

– Тебя били?

Я вспомнил, как отец отхлестал меня ремнем за то, что я перебежал

улицу в неположенном месте. Хороший урок. Правда, он потом

сфотографировал мою раскрасневшуюся задницу на память. Себе на

3

память – это уже совершенно другая история.

Я осмотрел свое тело, но никаких повреждений не обнаружил, кроме

истерзанных в кровь стоп.

– Вроде не били.

– Изнасиловали?

– И как я, по-твоему, это теперь узнаю?

– Должно быть больно.

– Вроде не больно.

– Тогда я ничего не понимаю.

– Я – не больше.

– Хочешь, схожу к тебе домой, посмотрю, что там творится?

– Коль, забыл сказать. Это чистая случайность, что я сейчас на даче. Со

мной это не на даче произошло, понимаешь, я очнулся в лесу, со

связанными руками. Это все. То, что в нашем лесу – чистая случайность.

– Но если ты ничего не помнишь до потери сознания, почему ты решил,

что это произошло не на даче? Ведь все сходится.

Я согласился. Коля сходил на мой участок, но, вернувшись, признал, что

там никого нет. Что там давно никого не было – никаких следов на снегу, а

они должны были остаться.

Я почему-то уже знал это. Меня привезли из Москвы. Со мной что-то в

Москве приключилось.

Еще забавная деталь. Я четко вспомнил, что в лесу вокруг меня тоже не

оказалось следов. И новый снег давно не выпадал. Но не мог же я там

несколько дней пролежать. И не могли же меня туда зашвырнуть.

Своей предупредительностью Коля вызвал у меня только подозрение.

Что нужно такому крепкому, грубому парню от мальчика слабого и

женоподобного? Почему-то ответ на этот вопрос до сих пор не перестает

меня удивлять.

Коля растопил баню, объяснив это тем, что мне обязательно нужно

согреться. Все мои попытки отказаться привели к неудаче. Даже апелляция

к буржуазности, мол, баня – это для крестьян, а я предпочитаю ванну с

пеной и ароматическими добавками. По-моему, этим я его только

раззадорил.

4

Я не люблю быть обнаженным в присутствии недорогих мне людей. Коля

относился именно к ним. Я не люблю пот как таковой. Ему все это чуждо. Я

предполагаю, ему доставило удовольствие в очередной раз покрасоваться

своими мускулами и красивой фигурой. А мне было не до красоты после

пережитого. И уж тем более не до секса.

Коля попросил отлупить его березовым веником. Сначала лежал на

животе, видимо очень гордясь еще и своим волосатым задом, а когда

перевернулся на спину, член у него уже вовсю стоял.

– Либидо свое прикрой, - сказал я. – Ведь веником задену.

– Веришь ли, – ответил он с бесстыдством достойным портовой шлюхи, –