o 496d70464d44c373 - передний

переросла в нечто фантасмагорическое.

Я соседствую с людьми, которые бездумно себя уничтожают. Никто по

ним (как и по мне) не всплакнет, но до чего ужасно, что уже около тридцати

они совершенно потеряны. И никогда за собой этого не заметят.

Я лежал на менструального цвета матрасе и наблюдал за тараканом,

деловито чесавшим в мою сторону. Раннее мрачное утро, я заснул и забыл

погасить верхний свет. Какой-то уж больно резвый таракан на фоне общей

трагической обстановки. Я закурил сигарету. Разразился громоподобным

кашлем старого курильщика. Мой дедушка смолил всю жизнь и всегда так

кашлял, а я глядел на него влюблено и ждал продолжения истории о

сокровищах, пиратах или домах с призраками. Наверное, единственное

30

приятное воспоминание из детства. Завернулся в пыльный плед.

В коридоре брякнул телефонный звонок. Послышались широкие упругие

шаги Вашингтон – она ложилась спать утром, а ночью бодрствовала.

Бесконечно стирала белье – коммунальный вариант Данаид – и читала

дешевые дамские романы.

– Алло!

«Аллё» ее просто неподражаемо.

– Он спит… Приезжайте и сами стучите!.. Он незнакомый мне человек, я

не собираюсь его будить, может, он не хочет вас слышать…

Хотя бы и спросонья, но я быстро понял, что незнаком Вашингтон в этой

квартире только я, и поспешил о себе заявить. Вывалился в коридор

завернутый все в тот же плед.

– О, Господи! – вздрогнула Вашингтон.

– Вы мне льстите.

– Это тебя. Какая-то женщина.

– Спасибо.

Уж кого я точно не ожидал услышать этим промозглым утром.

– Здравствуйте, говорит Нина Владимировна…

Секретарша Валентина или кто-то там еще, уж не знаю, какие отношения

их связывают. Мисс Манипенни даже не потрудилась напомнить, откуда я

должен ее знать, с места в карьер вывалила на меня сообщение не самого

приятного содержания:

– Валентин попросил с вами связаться. В данный момент он за границей,

так что не смог лично вам сообщить. Ваша квартира вам больше не

принадлежит.

Оптимистичный тон Нины Владимировны сбил меня с толку. Сообщение

о потери квартиры прозвучало так, будто я сам это заказывал. Так я ее и

спросил после продолжительной паузы:

– А простите, я не догоняю, я, что, сам попросил Валентина избавиться

от квартиры?

Нина Владимировна нетерпеливо сопела.

– Что за дерьмо в шесть утра? – моя реплика.

– Я не знаю деталей, – дамочка решила снизойти, – документы на

владение квартирой перешли в чужие руки. Вам квартира больше не

принадлежит, у нее новый хозяин.

31

– Речь не о собаке идет, вы понимаете? Моя квартира – это моя

квартира, – я еле сдерживался, чтобы не сорваться на крик.

– Я вас прекрасно понимаю.

Это такая равнодушная точка из четырех слов. Я почти ненавидел Нину

Владимировну – ее неспособность что-либо объяснить и ее абсолютную

непричастность к происходящему. Она сейчас в полном праве положить

трубку, и я останусь совершенно ни с чем. Правда, в клоповнике и с

соседями-алкоголиками, но без денег, документов, одежды, квартиры –

безо всего. Я перестану существовать.

– Валентин лично с вами свяжется, как только вернется в Москву.

Почему это не озарило мое сердце надеждой? Почему не прослышалось

слабое биение оптимизма? Ведь все складывается удачно, у меня даже

появился шанс встретиться с любимым. Что я безвозвратно утерял?

Отсутствие чего не позволяет мне если не радоваться, то хотя бы

вздохнуть с облегчением?

Это осталось в лесу, отвергнутое даже лосем.

Встреча с Валентином. Он позвонил мне утром через три дня, и мы

договорились о вечерней встрече в кафе Концертного зала им. П.И.

Чайковского. Себе на радость во время разговора я звучал вполне

надменно.

Весь день провел в эйфории. Носился по комнате, не находя себе места,

чаще обычного наведывался на кухню и отвешивал незаслуженные

комплименты соседям. Даже – о, боже! – напевал в полголоса песенки,

услышанные по радио. В общем, за несколько часов до встречи я понял,

что у меня истерика. Тогда я тут же угомонился, лег на матрас и

разрыдался в подушку без наволочки. Именно потому, что на ней не было

наволочки! Валентин не решит моих проблем. Еще в отрочестве я понял,

что мои проблемы – это мои проблемы, и как бы порой не хотелось играть

роль слабой девочки, судьба приберегла для меня совершенно иное

амплуа. Лучшее, что мог дать Валентин – это совет. Но отсутствие

наволочки – какой все-таки мощный символ – и факт, что в ближайшие

месяцы она не появится, все-таки приводили меня в ярость, и я запросто

мог разодрать лицо любому, кто осмелился бы пристать с советами.

32

В дверь постучала Вашингтон. Она что-то хотела спросить, но мои

распухшие от слез, красные глаза переменили ход ее мыслей:

– Может быть, водки?

Я тут же согласился.

Изрядно налакавшись, расписал Вашингтон все злодеяния,

приключившиеся со мной с момента пробуждения в лесу и до

официальной потери квартиры. По-моему, она ничего не поняла. Она

только хлопала меня по плечу и повторяла:

– Прорвемся, товарищ.

С минуту мы молчали. Вдруг вспомнив о встрече, я буркнул:

– Мне даже одеть нечего.

– У меня есть одежда, – гордо призналась Вашингтон.

– Не сомневаюсь, только пореже об этом говори, а то я тебя убью.

– Не-а, одежда для тебя.

– С плеча Борщика ничего не приму.

– Мои вещи, – опять гордо растянула Вашингтон.

Мы сидели на огромном сундуке. В нем хранилась целая коллекция

одежды 30-х годов. Как потом объяснила Вашингтон, она нашла этот

сундук в подсобке квартиры и решила присвоить, потому что хозяин все

свои вещи забрал. Наверное, гардероб остался от предыдущих

владельцев квартиры №44. Может быть, именно тех, кто не брезговал

походами в баню.

Все это обсуждалось намного позже, после того, как мы отрезвели, а за

два часа до встречи с Валентином, я сказал: «Эта имнно та, чта мне нжно»

и стал копаться в древнем тряпье, как оказалось, исключительно дамском.

В 30-х нашей квартирой владела богатая и, наверное, влиятельная,

семья. Я мог судить только по женской ее половине – скорее всего это

была жена какого-нибудь партийного руководителя, одежду она покупала в

Париже и Лондоне и шила на заказ в московских ателье. Я выбрал

приличный, приталенный жакет из каракуля, блекло красное платье и

очаровательную шляпку-колокол. По живости все это походило на удачную

покупку в секонд-хэнде, за бомжиху меня бы не приняли. Вашингтон, дико

хохоча, навесила на меня несколько длинных ниток искусственного

жемчуга и убедила взять из сундука смешную муфточку. Еще неверной

рукой накрасила мне лицо под роковую даму и уложила волосы а-ля Джин

33

Харлоу.

С моим новым имиджем контрастировали только грубые мартенсовские

ботинки, подаренные Колей. Когда же ко мне посватался Дэн, я уяснил, что

это совершенно незаметная деталь. Естественно, я отказал!

Неверной походкой дойдя до столика Валентина, мне не удалось его

даже удивить. Все кафе порадовалось моему антикварному виду,

некоторые даже аплодировали, а Валентин сказал только одно, хотя и

дружелюбно:

– Как погляжу, вы не привыкли унывать.

Я моментально отрезвел и, источая запах нафталина, почувствовал себя

скандально. Под ироничным и строго-взрослым взглядом Валентина, как

будто не допускавшим подобного ребячества в момент необходимой

концентрации, я засмущался и разве что не покраснел. Я совершил самое

глупое – дал повод презирать себя и, может быть, представил на всеобщее

обозрение природу моего к Валентину отношения. До окружающих, если

честно, мне не было дела – все равно они приняли меня за эксцентричную

девушку – а вот Валентин теперь, скорее всего, догадывался, что я педик,

да еще и склонный к трансвестизму, хотя вот это неправда. Я привык к

выигрышному положению, когда гетеросексуальный мужчина вдруг

обнаруживает тягу ко мне, миловидному пареньку, а обратная ситуация,

действительно, делает меня совершенно уязвимым. Скажем так, я сам

привык презирать, от иных вариаций мне не по себе.

Валентину хватило такта не останавливаться на этом. Ведь он

идеальный.

– Вы нашли работу в баре «Пекин»? – спросил он.

– Нет. Почему?

– Это бар в стиле film noir. Новый хозяин помешался на «Касабланке».