o 496d70464d44c373 - передний

вспомнить, где я был, что делал, с кем общался – никаких деталей,

способных логически подвести меня ко дню «второго рождения». Очень

странная частичная амнезия.

А мигрень не проходила. Любое движение отзывалось в голове холодной

режущей болью. Так продолжалось несколько дней – я старался не

выходить из своей комнаты и ни с кем не общаться – и вот однажды

мигрень прошла, как будто ее и не было. Магнитная буря, подумалось мне.

Сколько, интересно, продвинутых бабушек оправдывают странности своего

здоровья подобным аргументом? Но радовался я не долго, потому что

приступы зарядили с подавляющей периодичностью, где-то раз в неделю,

и, судя по всему, не собирались «рассасываться», как все мои остальные

неопознанные заболевания.

Я пришел к выводу, что мигрень напрямую связана с амнезией. Может

быть, мой мозг мучительно старается восстановить цепочку событий, и это

вызывает как раз необходимое для головной боли напряжение.

Подсознательная работа мозга определенно шла – не раз во сне я

возвращался в лес, видел лося, веревки на своих руках, лохмотья вместо

одежды и посиневшие от холода ноги. Но совершенно ничего до того, как

снял повязку.

А в минуты праздных размышлений я представлял, что на мой мозг

каким-то образом воздействовали, что и привело к моему сегодняшнему

складу ума и поведению. До этого же я был праведным, чистым,

спокойным, знал главную цель в жизни, хотел завести семью, получить

престижную работу и умереть в окружении десятка детей и внуков. Как

аляповато.

В тот день, когда случилась первая мигрень, в квартиру вселилась Крис.

Она заняла комнату, где, по словам Нелли, долго никто не задерживался.

Однако, судя по фантастическому количеству привезенных с собой вещей,

быстро Крис сдаваться не планировала.

Она не выглядела достаточно бедной, чтобы остановить выбор на

квартире №44 с ее архаичным коммунальным устройством, но, судя по

43

манере одеваться и держать себя, была склонна к эксцентрике.

Крис вошла в квартиру с двумя легкими сумками. На голове цветастый

индийский платок. Увидела в дверном проеме меня.

– Хм-м, – произнесла она довольно отчетливо, скептически приподняв

бровь.

– Хм-м, – произнесла она еще громче, заметив улыбчивого Борщика.

Вдруг бросилась к себе в комнату, распахнула окно и прокричала кому-то

на улице:

– Мальчики, чем быстрее вы перетащите вещи, тем быстрее я решу, с

кем провести сегодняшнюю ночь!

Я вспомнил, как Вашингтон радовалась молодым постояльцам и «новой

жизни», которую мы, по ее мнению, должны были вдохнуть в квартиру

№44. В себе я очень сомневался, а вот Крис на вид обладала подходящим

количеством сил и энергии. И если она не будет пользоваться

презервативами – «новых жизней» скоро станет даже слишком много.

*

Район Покровки. Так далеко от своего «нового дома» я забираюсь

впервые. Выяснилось, что у Вашингтон есть знакомый в научном

институте исследования мозга. Она настояла, чтобы я наведался к нему и

рассказал о своих подозрительных мигренях. Думаю, Вашингтон

преследовала личный интерес – я слишком быстро уставал от ее

рассказов, полных иронии и горечи, и отпрашивался на боковую, так и не

удовлетворив устрашавший меня исповедальный голод. Бедная женщина.

Ей стоило родиться атеисткой, тогда бы она не считала все свои

страдания божественной карой или испытанием веры и постаралась бы

найти хоть какой-то выход из мертвого круга. Мы не разговаривали с ней о

Боге, но, думаю, она и вправду считала, что у него на ее счет особые виды.

Наверное, бородатому пора заказать диоптрии посильнее.

Я свернул с Покровки в странный угловой переулок. Здесь красовалась

служившая мне направлением «стена Малевича», известная в народе под

таким названием благодаря абстрактным росписям. Что-то вроде

интеллектуального ответа «стене Цоя» на Арбате.

Спускаясь вниз, я стал высматривать научный институт. На мне

красовалась мешковатая одежда угоревшего Коли, которая после стирки

44

придала моему облику какую-то хип-хоповую беззащитность. Интересно,

такое сочетание возможно? Если я правильно понял каракули Вашингтон,

НИИ должен был находиться где-то поблизости. Так оно и было. Нужное

здание вынырнуло бардовым кирпичом из-за соседствующего дома, и мне

на обозрение предстала мрачная готическая постройка, с двориком

иссохших деревьев и местами выбитыми окнами. Изящное зрелище, такое

нездоровое. Я еще сомневался в своем открытии, но табличка около

парадного входа все решила. «НИИ Мозга» значилось на ней.

Ах, вот где, по слухам, хранятся заспиртованные извилины товарища

Сталина. В какой-то отдельной комнате, типа под номером 13.

Мучаясь очередным приступом, я сидел в ожидании на стульчике около

нужного кабинета. Изредка проходившая мимо дама в белом халатике

поблескивала фантастическим начесом и сострадательно уверяла, что

профессор Рихтер объявился бы с минуты на минуту, не затянись

совещание с коллегами. Скоро она перестала оправдываться и, по-моему,

вообще обо мне забыла. Только на пятое дефиле нервно взметнулась и

пролепетала нечленораздельное, в задумчивости избегая моего взгляда.

Видимо, она хотела сообщить о приближении профессора. Через две

минуты он затоптался в конце коридора, и я сразу определил его

поведение как необычное. Профессор пыхтел, краснел, все не решался

сойти с места, а когда, наконец, собрался с силами, чесанул в мою сторону

широкими, громкими шагами. Он обратился ко мне на ходу:

– Вы? Какая удача! Вы? Что же случилось, куда вы пропали? Я ведь не

закончил операцию. Это может плохо закончится. Послушайте!

Странный человек. Засомневавшись, что он обращается ко мне, я

оглянулся по сторонам. Но профессор Рихтер говорил именно со мной.

Более того, судя по его словам, он меня знал и, встретив здесь, не

собирался так просто отпускать. Мне же этот господин был совершенно не

знаком.

– Профессор Рихтер? – я приподнялся навстречу.

– Рихтер! Рихтер! – он комично выделил «е» в своей фамилии, и из

благородного «Рихтэр» вылупилось что-то неприличное.

– Моя Нобелевская, – заорал профессор мне на ухо, – вы об этом

45

подумали? Молодежь! Все о себе да о себе. Ведь я умру скоро – дайте

потешиться.

Ты и так потешаешься, но желательно потише и в мое отсутствие.

Рихтер схватил меня за локоть и подтащил к двери своего кабинета.

– Дядечка! – крикнул я от боли.

– Ах, правда, милый, никаких резких движений. Я совсем забыл. Извини.

Он отпустил меня и стал искать что-то в кармане халата.

– Ключ.

Без объяснений профессор удалился, оставив меня в полном

замешательстве. На помощь спешила знакомая дама, готовая пролить

свет на эти странности.

– Профессор Рихтер… Он в себе? Или нет?

Я сделал ударение на вторую часть вопроса, и дама понимающе

улыбнулась.

– Он своеобразный мужчина.

– Ах, вот оно что. А случалось ли ему путать людей? Знаете, принимать

одних за других?

– Сколько угодно. Меня, например, он зовет дикобразиком. Странно,

правда?

Глядя на ее невообразимый начес, я решил воздержаться от

комментариев и дождался возвращения профессора в одиночестве.

Я думал в одиночестве.

Правда в том, что рано или поздно я все равно бы оказался в том

жалком положении, в котором меня вынудили оказаться. Менее

стремительно, наверное. После смерти отца и бабушки я начал медленно

скатываться на самое дно. Видимо, я с самого рождения туда сползал, но

так явственно это проступило только в полном одиночестве. У меня ведь

не осталось судьей, ответственность за любой поступок и просчет

ложилась целиком на меня. Стимулирует. Некоторых сильных личностей

стимулирует на духовное развитие. А я забочусь только о том, чтобы

вовремя покупать сигареты.

Я никогда не работал, не ставил целей, способных добавить в мою жизнь

хоть чуточку смысла, я ни на что особенное не претендовал, постепенно

прожигая наследство и изначально лишив свое существование основного

стержня. В любом случае рано или поздно я бы оказался в квартире №44 –

46

в этом сценарии мне просто немного подсобили неизвестные силы. Они

ускорили мое разложение, и – черт побери! – я не кляну и не благодарю их