Антипутеводитель по современной литературе. 99 книг, которые не надо читать - Роман Арбитман

«Люди меня все меньше интересуют», замечает автор, и это правда. В книге охранники сливаются в одну мрачно-заботливую фигуру, а у полунимфеток различия минимальны: у одной «пухлая белая попа» и «сиськи с розовыми сосками», у другой «сиськи размером с кофейные чашки» и «обезжиренная попа» — вся разница. Самыми запоминающимися персонажами вдруг оказываются бультерьер и крыса. Смерть крысы описана так трогательно, что испытываешь сочувствие к автору… Может, ему пора сменить амплуа? Не всем же быть баталистами, звание писателя-анималиста тоже почетно. Стоит ли подстегивать в себе Эрнесто Че Гевару, когда ты уже Джералд Даррелл?

Старик савенко

Эдуард Лимонов. Апология чукчей: мои книги, мои войны, мои женщины. М.: АСТ

В предисловии к сборнику рассказов о своей жизни Эдуард Лимонов весел, бодр и понур одновременно. Это объяснимо: в новом тысячелетии автору сперва пофартило, а потом наоборот. Повезло, когда власть — со свойственной ей проницательностью — сочла пожилого эпатажника бунтовщиком хуже Пугачева и украсила литературную биографию автора романа «Это я — Эдичка» тюремной виньеткой. Таким образом, мечта нашего героя наконец сбылась: он очутился в компании Сервантеса, Достоевского, Уайльда, О. Генри и прочих писателей-сидельцев. Вскоре, однако, на Олимпе смекнули, что ненароком перепутали жанры, добровольно ввязавшись в чужую оперетку пополам с клоунадой. Седобородого хулигана быстренько выпустили и дали указание органам впредь не слишком мариновать этого дедулю в автозаках.

Крестные муки условно-досрочно завершились. Что дальше? Писатель мог вернуться к ремеслу портного и шить элите дерзкие авторские брючата с лейблом-лимонкой. Или можно было уйти на ставку в кремлевский агитпроп и упаковывать в колкие газетные колонки старческую ревность полинявшего мачо к свежим упругим ньюсмейкерам. А еще можно было послать к черту хитрого биографа-француза и написать о себе самом книжку для «ЖЗЛ»…

Судя по всему, Лимонов выбрал вариант нестандартный. Раз уж граф Монте-Кристо усох до размеров Неуловимого Джо, надо подыскать и мишени поближе — на расстоянии плевка. Проще всего отыграться на критиках: не тех, кто бранит, а тех, кто возносит, твердя о твоем высоком художественном даре «живого русского классика». Ну разве не прикольно выставить глупцами тех, кто чистосердечно сравнивает тебя с Александром Сергеевичем и Львом Николаевичем?

Какие уж там, прости господи, Пушкин или Толстой! Сто и один текст, вошедшие в новый лимоновский сборник, уступают даже тысяче и одной сказкам Шахерезады, причем буквально во всем: в стройности, цельности, логике и фантазии. По десяти книжным разделам без особого прилежания расфасованы обрывки и клочки, сочиненные для столичного глянца. Образ повествователя повсюду статичен — эдакий гибрид Хлестакова, Че Гевары и чудища Франкенштейна: «я старше и тоньше всех», «человек с моим опытом имеет право на такое заявление», «перед дверью — очередь с букетами, но меня проводят вне очереди», «при моем вступлении в зал все встрепенулись» и т. п.

Во всех разделах книги бросаются в глаза многочисленные самоповторы, которые никто не удосужился выполоть. Дважды, к примеру, рассказана история алтайца Лехи и его драчливой кобылы, дважды описано путешествие в Венецию с чужим паспортом, дважды повествуется о намерениях Павла I завоевать Индию, и дважды мы прочтем о том, как за день до случайной встречи с Романом Полански рассказчику врезали трубой по башке. Глубокая мысль о том, что «Гитлер был последним немецким романтиком», тоже повторяется два раза — в середине и в конце. А то вдруг мы забудем, что вождь Третьего рейха — не просто массовый убийца, а человек, состоящий в духовном родстве с Гегелем, Шиллером, Гофманом и прочими приличными гражданами?

В книге преобладает стилистика букваря с его минимализмом («Павел идет на разведку. За ним следуют охранники», «На нем были темные очки. Четыре офицера были из Москвы. На всех были вязаные шапочки», «Поезд катит. Вагон плацкартный. Степь синяя»). Однако чуть ли не в каждом рассказе можно найти фразы, словно написанные на иностранном языке и затем переведенные на русский с помощью компьютера: «Мы насчитываем в восемь километров длину каравана встречных автомобилей», «сменил в своей жизни множество целых коллективов соседей по жизни», «везомые баржей дрова имеют белую кору», «образовался густой трагизм от этого свидания», «вспыхнул глазами в Игоря» и пр.

Временами текст и вовсе превращается в ребус. «Мы стали жить вместе. Ей было шестнадцать, и она училась еще в школе. В ноябре 1998 года Министерство юстиции не зарегистрировало нас как политическую партию». На этом месте мучительно размышляешь, зачем героям регистрировать отношения не в ЗАГСе, а в Минюсте, пока не понимаешь, что последнее предложение не о браке, а уже о партии нацболов. «Недавно меня предал Голубович — выступил в составе антипартийной группы против меня». Ага, ну теперь-то ясно. Это всё козни «и-примкнувшего-к-ним-Шепилова»…

Уфф! Пять сотен книжных страниц одолеваешь, как полосу препятствий. Кажется, до сих пор ни один критик не рискнул окончательно разделаться с мифом о крупном таланте писателя Лимонова. Так что никто не мешает самому писателю Лимонову эффектно наверстать упущенное и назло ценителям совершить эстетическое харакири. Что ж, если такая литературная провокация и была сверхзадачей книги, то Эдуард Вениаминович справился блестяще. А редактору Елене Шубиной — отдельное спасибо.

Право на трехразовое питание

Юрий Поляков. Лезгинка на Лобном месте: Публицистика. М.: АСТ

Судя по статьям, вошедшим в этот сборник публицистики, член президиума Совета по культуре и искусству при президенте РФ, член Центрального штаба Общероссийского народного фронта и доверенное лицо В.В. Путина на последних президентских выборах писатель Юрий Поляков — человек редкостного бесстрашия. Он не может поступиться своим принципом: «Мыслящий человек всегда оппозиционен существующему порядку».

Уже на первых страницах мы найдем рассуждения о «неслыханном упадке национальной науки и культуры», о «полной утрате властью нравственного авторитета», о «запредельной коррупции среди чиновничества, включая самый высший эшелон», о «государственной лжи» на «развязно-однопартийном» телевидении, которое «вбивает в голову единомыслие» и представляет «тех, кто пошел на митинги, полудурками», о том, что «кремлевская власть давно заткнула себе уши», не желая знать правду, и о том, что «у нас появилась, наконец, общенациональная идея, пусть и временная: «Президента — в отставку!..»

Сто-о-оп! Господа присяжные заседатели, не учитывайте предыдущий абзац. Увлекшись цитированием, я забыл поглядеть на даты под статьями. Нет, это не о нынешней власти написано, а о прежней, кровавоантинародной, и в оппозиции автор был именно к ней. Писатель, кстати, за убеждения пострадал — не так сильно, как Достоевский, которого отправили на каторгу, или Солженицын, которого выслали. Но все же пострадал. «Меня занесли в какой-то черный список, — напоминает автор. — Из школьной программы разом вылетели мои повести… А «Литературная газета», где я прежде был любимым автором, закрыла передо мной редакционные двери». Пришлось писателю удалиться в изгнание — на страницы «Правды» и «Труда». Но в 2001 году, когда стране вернули сталинский гимн, вернули в «ЛГ» и Полякова — уже в качестве главного редактора.

Читая статьи, написанные им после 2001-го, видишь, что в новом столетии у писателя нет особых претензий к власти. Зачем? Ведь «сегодня патриотизм опять в чести», «началось восстановление державы», власть строит «национально сориентированную демократию в отдельно взятой стране». Если Поляков и укоряет начальство, то лишь за то, что оно деликатничает, слишком медленно выкорчевывая наследие мрачных времен, когда «нас с вами лишили законного права на трехразовое сбалансированное питание».

Постепенно книга превращается в благонамеренный реестр жалоб, адресованных наверх. Вынесенная в заглавие лезгинка на Красной площади не слишком автору по душе, но есть кое-что похуже. Писателя беспокоят многое и многие, на каждую из букв алфавита. Вот, например. А — Аксенов и другие писатели, «равнодушные к самой идее патриотизма и суверенитета России», а также американизм («неутомимый») В. Познера. Б — Бродский, которого «насаждают в школе, как картошку при Екатерине», и литпремия «Большая книга» («либеральный междусобойчик»), а еще Болотная площадь, куда ходят любимцы упомянутой «Большой книги» — авторы, «которые последние пятнадцать лет только тем и занимались, что ухудшали образ нашей страны в глазах мирового сообщества». В — «визгливо-самоуверенный тон» либеральных СМИ. Г — певец и текстовик Газманов Олег, захвативший монополию в «официально-духоподъемных жанрах» (а ведь есть и другие патриоты, умеющие рифмовать получше!). Д — девяностые, «разрушительные и хламообразующие» годы, когда «человека с государственно-патриотическими взглядами» не включали в международные официальные писательские делегации (а вон те, которые пятнадцать лет ухудшали, до сих пор не вылезают из Парижей, за госсчет!). Е — Ельцин (тут без вариантов). И — интеллигенция («каста, озабоченная своими узкими корпоративными интересами») и ирония, неприятная тем, что «не созидательна». Ну и так далее, включая О — «оскудение Державности», П — «потерю исконных наших земель», Р — расстрел парламента в 1993 году и Рубинштейна (Льва), порицаемого за «карточные махинации в области поэзии», У — «упадок общественных нравов» и Улицкую Людмилу с ее «иудео-христианскими метаниями»…