Мы воплотим богов - Девин Мэдсон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я вскрикнула. Но не могла остановиться. Мне хотелось навеки сохранить эти ощущения, хотелось, чтобы время застыло и мы до конца дней не разъединялись. Рах улыбнулся и надавил сильнее, ему явно нравились мои стоны, как мне нравились его. Только для меня все это было внове, такие странные и восхитительные чувства, однако ничто не могло сравниться с тем мгновением, когда он убрал пальцы и в меня вошла его твердая плоть.
К моим вздохам чистой радости примешивалась боль. Это меня потрясло, но я не хотела отстраняться. Лучше боль, чем ничего. Все лучше, чем уйти и никогда не узнать, чего жаждет мое тело. И когда Рах осторожно начал двигаться подо мной, а его взгляд встретился с моим, никакая боль не могла загасить мою пылкую потребность в нем.
Он мягко покачивал бедрами, толкая их ко мне. Как мне хотелось спросить, что делать, и я жалела, что не оказалась под ним: было что-то вызывающее в том, чтобы сидеть на нем верхом. Он позволял мне завладеть собой, если я хочу, и это, как ничто другое, побуждало покрепче обхватить его ногами и не отпускать.
Он сжал руками мои бедра с таким же желанием, которое пронизывало меня до глубины души. Я не решалась полностью снять платье, но, когда Рах ритмично входил в меня, оно упало сначала с одного плеча, затем с другого, превратившись в лужицу из заляпанного в пути шелка. Мне всегда невольно хотелось прикрыться, скрыть от мира отсутствие женственных форм, но он смотрел на меня как на самое прекрасное существо во всем мире. Он провел руками по моему животу и груди и прикусил губу, его тихие стоны от удовольствия – вот и все, что мне требовалось.
Его страсть нарастала, а движения ускорялись, и я наклонилась, чтобы поцеловать его разомкнутые губы, коснуться грудью груди. Я понятия не имела, что меня ждет, но была уверена лишь в том, что непрекращающаяся боль что-то у меня отнимает. Я пыталась сосредоточиться или расслабиться, но оказалось, что недостаточно хотеть его, хотеть этого. В моем воображении этот волшебный момент не включал ни боли, ни смятения, ни томления, сконцентрированного между ног, однако наполняющего все тело так, что невозможно насытиться. Все казалось таким простым, таким идеальным, никаких мыслей, только блаженная истома.
Только при этом мы потели, сплетали руки, и Рах держал меня, а я его, пока он не вскрикнул мне в ухо, не охнул от боли и удовольствия, и всех чувств между ними.
Когда он задрожал, совершенно не контролируя себя, я позавидовала ему. Позавидовала тому, как он выгнул спину от блаженства, и зависть смешивалась с ликованием от того, что это я доставила ему столько радости.
Не зная, что делать и закончилось ли все, я пыталась найти слова, чтобы выразить свое замешательство, но прежде чем успела что-то сказать, его руки сомкнулись на моей талии, и, прижав к своей гладкой груди, он перевернул меня на спину. Я оказалась на циновке, и, как и раньше, он ввел в меня пальцы. Я задохнулась от другого ощущения – теперь это было не его мужское естество, а нечто более мягкое. Рах смотрел на меня, прикасался так, словно существует только для меня. И с бесстыдной ухмылкой, которую я никогда у него не видела, опустил голову мне между ног.
От прикосновения его языка я как будто перестала находиться в собственном теле, потому что никогда прежде не испытывала такого удовольствия, и отдалась этому чувству, решив испытать то же, что и он, сполна насытить свою жажду, иссушающую меня как пламя. И этот огонь он разжигал каждым движением, прикосновением и толчком языка, пока мои мысли полностью не растворились, оставив только неутолимый голод. Мне хотелось еще и еще.
Я не смогла сдержать крик, который прорвался насквозь, начавшись под языком Раха, скользнул вверх по телу, пока не сорвался с губ, – хриплый и похотливый. Мне тут же стало стыдно за себя, за то, как сильно мне это понравилось. И как я хотела сохранить это новое ощущение. И вот я лежала, учащенно дыша и чувствуя себя странно. Невесомость и тяжесть, напряжение и расслабленность, удовольствие и боль смешались настолько, что я не могла понять, где кончается одно и начинается другое. Разве что все эти чувства уже угасали – недолговечные, как и все в жизни. Такая горькая мысль, и я не могла не задаться вопросом, будет ли у нас когда-либо возможность это повторить.
Рах поднял голову, его пальцы соскользнули с меня, пока еще не угасла дрожь ощущений, и выражение его лица подсказало, что его мысли схожи. Словно извиняясь или успокаивая, он приподнялся и нежно поцеловал меня, не так страстно, как раньше, а медленно и нежно, в унисон с моим странным настроением. На вкус поцелуй оказался слегка солоноватым, как слезы, которые я старалась сдержать. Каким-то образом мы понимали друг друга без слов. Сейчас мы могли быть самими собой, забыв на это время о мире вокруг, но как только выйдем за дверь, все закончится. Он снова станет капитаном левантийцев, а я – императрицей.
– Мне жаль, – сказал он по-кисиански, когда наши губы разомкнулись. Последняя дань уважения, которое я уже едва могла выносить.
– Мне тоже, – отозвалась я.
Так оно и было. Даже если бы мы могли разговаривать, то что еще могли сказать? Я ведь не попрошу его бросить все, что ему дорого, как и он не попросит меня.
Меня переполняло желание подняться и уйти, пока еще есть силы, и я встала, схватила сброшенное платье и запахнула его на себе дрожащими руками. Обнаженный Рах сел, подогнув под себя колено, как однажды сидел перед подносом с едой на постоялом дворе в горах рядом с Аньси. С тех пор как будто пришло к финальной точке то, что никогда не должно было случиться.
Он не встал, и когда я повернулась к двери, не попытался меня остановить, вероятно, понимая, что потом расстаться будет тяжелее: мы проникнемся надеждой, которой не суждено сбыться.
Я наклонилась, чтобы поцеловать Раха в макушку, и его темная кожа от холода покрылась мурашками. Он поднял голову, предлагая губы, и я нежно поцеловала их, пытаясь передать все пожелания,
