Толстяк - Александер Минковский

А что, если взять да и сказать все это им? Если бы я взял и объявил всем — Грозду, Бубалло, целому классу, всей школе: «Моя толщина — несчастье, что я вам плохого сделал, за что вы надо мной издеваетесь?» Нет, никогда! Это было бы страшным унижением, жалкой мольбой о пощаде. Уж лучше пренебрежение ко всем, гордость, высокомерие. Но… обидно…

Я глянул на небо. С иссиня-черного купола сорвалась огненная точка и понеслась к земле. Падучая звезда… Говорят, если в такой момент загадать какое-нибудь желание, оно обязательно исполнится. Опоздал я поднять голову — вот ничего и не успел задумать. А может быть, упадет еще одна? Нужно заранее заготовить желание. Но какое?

Однако времени на размышления у меня не оказалось: новая светящаяся точка покатилась вниз.

— Пусть поскорее выздоровеет Май, — прошептал я одними губами.

Звезда скрылась у самого горизонта за приземистым складским зданием. Почему я не попросил у судьбы сделать меня худым? Ведь тогда наверняка кончились бы мои беды. Я снова внимательно вглядывался в небо и терпеливо ждал, но падучих звезд больше не было. Надо же — упустить такой случай…

Потом, однако, я пришел к выводу, что ничего не упустил. Худеть, конечно, важно, но друг важнее. А что, если я этим загаданным желанием спас Маю жизнь?

Хлопнула дверь, и кто-то вышел во двор. Я узнал Яцека, быстро слез со стойки и, чтобы не встречаться с ним, направился к сараю. Там я переждал несколько минут и, когда убедился, что он ушел, направился домой.

Стол был накрыт, а мама стояла, прижав к уху телефонную трубку.

— Не позднее одиннадцати? Знаю я твое «не позднее» — вернешься после полуночи. Да, да. Я все прекрасно понимаю, ты уже тысячу раз говорил то же самое. Но я так не могу, слышишь? Ты у нас в доме — все более редкий гость…

— …

— Ладно, ладно. Мацек как раз вошел. Хорошо, ждать не буду, но постарайся освободиться пораньше.

Мама повесила трубку, придвинула к торшеру кресло и положила на подлокотник вязальные спицы и несколько мотков шерсти.

— Ты же обещала отцу не ждать его, — сказал я, садясь к столу и жадно поглядывая на гору румяных блинчиков и сметану к ним.

Мама грустно улыбнулась.

— Когда человек приходит домой после тяжелого дня, ему приятно, если его кто-то ждет.

— Тогда подождем вместе, — предложил я.

— Исключено! — решительно объявила мама. — Побыстрее управляйся с ужином и ложись спать.

Я положил на тарелку несколько блинов, мама же ограничилась одним-единственным.

— Неужели папа всегда будет так поздно возвращаться с работы? — спросил я с плотно набитым ртом.

— Не думаю, — ответила мама. — Жизнь понемногу наладится. Тогда и мы заживем по-человечески, как полагается. А пока ничего не поделаешь…

— Ты говорила отцу, что все понимаешь, но больше не можешь.

— Дело не в том, могу я или нет, главное то, что отец твой не может иначе. Таким уж уродился наш инженер Лазанек! — Она ласково потрепала меня по голове. — Ты, Мацек, имеешь полное право гордиться таким отцом.

— Значит, тебе нравится, что он у нас такой? — спросил я.

Мама кивнула с легкой усмешкой. Я подумал, что мне он тоже именно таким нравится, хотя и обидно видеть собственного отца раз в несколько дней, да и то урывками.

После уроков я подошел к Ковалю. Это его немного удивило: в классе мы почти не разговаривали друг с другом.

— Май тяжело заболел, — сказал я вполголоса. — Я сейчас иду к нему. Пойдешь?

С минуту он раздумывал. Я слышал, как он до этого договаривался с ребятами о тренировке — Коваль был вратарем футбольной команды седьмых классов, а через неделю предстояла встреча с командой соседней школы.

— Что с ним? — спросил он.

— Кажется, воспаление легких. Он просил нас прийти вместе.

Коваль почесал за ухом, потом кивком подозвал Старкевича.

— Постоишь вместо меня в воротах. Я сегодня не могу.

— Но… — начал было Старкевич.

— Сегодня не могу, — прервал его Коваль. — Скажешь Шульцу, что у меня важное дело. Привет.

Мы вышли из школы. Коваль шел рядом со мной. Он был выше меня на целую голову, и по росту его уже свободно можно было принять за взрослого. Мы молчали. В школьном дворе бегали ребятишки из младших классов, они с интересом поглядывали на нас, но удивительная вещь: на этот раз, однако, не слышно было обидных прозвищ, никто не корчил мне рож, не надувал щеки. Коваль будил в них почтение. Он шел не глядя по сторонам такими широкими шагами, что я еле поспевал за ним.

— Ты был у Мая? — спросил он, не поворачивая головы.

— Был, — отозвался я. — Вчера был. Он очень плохо выглядел. Температура высокая.

— Жалко его, — пробормотал Коваль. — Вот уж невезучий парень. И слабый к тому же.

— Слабый, — подхватил я. — Мать его очень волнуется. Но может, сегодня будет лучше.

Коваль пошел чуть тише. Морща лоб, он, видимо, обдумывал что-то.

— Удивительный он человек… — пробормотал он как бы про себя. — Жизнь так подло обошлась с ним, а тут еще все смеются, дразнят. И все-таки в нем столько доброты. Так ведь?

Я утвердительно кивнул. Тут мне пришло на ум, что надо мной тоже смеются, но я не пробуждаю в Ковале сочувствия. Почему?

— Мой старик говорит, что если калека, то обязательно злой, — задумчиво продолжал Коваль. — Потому что хочет выместить на других свое несчастье. Рядом с нами живет один горбатый — так он злой как черт. А у Мая все наоборот…

И в самом деле. Казалось, самым естественным было бы платить преследователям той же монетой: не только отражать нападки, но и самому стараться нанести удар побольнее, особенно если к этому представится удобный случай. Как-то один сопляк из четвертого класса крикнул мне «Кит!», я догнал его и оттаскал за уши. Однако Май никогда такой возможностью не пользовался. В ответ на насмешки либо сам посмеивался, либо делал