Толстяк - Александер Минковский

наш план осмотреть подземелья и даже обещал поговорить об этом с директором. Как только ты выздоровеешь…

— А как же замок? — прервал меня Май. — Кто его смазал?

— И это выяснилось, — ответил я. — Уборщица. Она смазывала замки по всей школе.

— Это тебе тоже Шульц сказал?

Я кивнул. В голосе Мая мне послышалось сомнение. Но может быть, мне просто так показалось. Может, мне просто хотелось услышать подтверждение своим сомнениям. Я верил Шульцу, должен был верить опытности отца и капитана Черного, которые не видели во всей этой истории ничего необычного. И все же меня не до конца убедили их доводы.

— Ты не веришь.

Уже в который раз я убедился в умении Мая отгадывать чужие мысли. Он пристально вглядывался в меня из-под полуопущенных век.

— Скоро мы точно будем знать, что и как, — сказал я. — Я тут провожу один эксперимент.

Мне не хотелось рассказывать Маю, в чем заключается суть этого эксперимента, а он и не спрашивал. В комнату вошла мать Мая и поставила передо мной чашку с чаем. В маленькую рюмочку она налила несколько капель пахнущего какими-то знакомыми травами лекарства. Май выпил и, поморщившись, бессильно упал на подушку. Я встал.

— Посиди еще, — сказал Май, не открывая глаз. — Как у тебя получается с ребятами?

— Средне, — признался я, когда мать Мая вышла из комнаты. — Осецкую я вообще знать не хочу. С того дня я с ней ни разу не заговорил.

— Но все время об этом думаешь, — тихо проговорил Май. — И очень плохо делаешь. Не стоит. Она — девчонка, слабая. Уверен, что она относится к тебе хорошо, но боится насмешек. Это естественно. Сильные характеры встречаются редко.

— Все это так, — согласился я. — За это я на нее не обижаюсь. Но зачем ей понадобилось рассказывать все Флюковской?

— Девочки часто поверяют друг другу свои тайны, — сказал Май со слабой улыбкой. — И вообще все могло быть совсем не так, как ты воображаешь.

— А откуда ты знаешь, как я воображаю?

— Догадываюсь. Ты ведь думаешь, что Осецкая рассказывала Флюковской и обе они просто лопались со смеху. Правда?

Я пробормотал что-то совсем невнятное.

— А на самом деле Баська могла рассказать Ире просто так, а та решила досадить тебе. Она ведь злющая как оса.

Я задумался. Уж очень мне хотелось, чтобы Май был прав и чтобы оказалось, что Бася ни в чем не виновата. Полное разочарование в человеке — мучительное чувство. В глубине души у меня теплилась надежда, что произошло какое-то недоразумение и Осецкая не собиралась высмеивать меня. Пускай у нее слабый характер, пускай испугалась она дружбы со мной — кому нравится, когда над тобой смеются, — но на предательство она, наверное, не способна.

— Баська красивая, — вполголоса рассуждал Май. — А у Ирки нос пуговкой и лицо какое-то не такое. А отсюда и зависть. Понимаешь? А может быть, она не только завидует, но и страдает. Поэтому она и злая такая…

«А ведь он прав, — думал я. — Наверняка прав. Зачем Осецкой насмехаться надо мной, а что Флюковская такая злюка, вполне можно объяснить Баськиной красотой и отношением к ней ребят, в том числе и моим собственным. Кто знает, как повела бы себя Ирка, если бы я захотел с ней дружить?»

И тут я обнаружил, что думаю о Флюковской без прежней неприязни.

Я глянул на Мая, он ответил мне понимающим взглядом и улыбнулся.

— Приди завтра, — попросил он, когда я подымался со стула. — Если, конечно, выкроишь время.

— Обязательно выкрою, — пообещал я.

— Привет Ковалю. Скажи ему, что я был бы рад, если б вы пришли вместе.

Я молча кивнул. Май закрыл глаза. По-видимому, он и в самом деле чувствовал себя очень плохо.

Ранние осенние сумерки. Я успел уже сделать уроки и вышел во двор подышать свежим воздухом. На небе загорелась одна светлая точка, потом другая, третья. Вскоре весь небосвод был усеян мелкими капельками света. Пахло травами и влажным гниющим деревом.

Я присел на стойку для вытряхивания ковров. Окно Яцека было освещено светом настольной лампы, и сквозь тонкие тюлевые занавески я разглядел его самого, склоненного над столом. Наверное, готовит уроки. Подумать только: два месяца назад он был моим другом, самым настоящим, таким, какому веришь безоглядно. И он меня предал. Но сейчас я не испытывал к нему ненависти или даже обиды. Равнодушно смотрел я на склоненный силуэт — совершенно чужой и ничего для меня не значащий. Это уже был не мой друг Яцек. Яцек, которого я знал, растаял, поблек, исчез из моей жизни, вроде бы перестал существовать. А может быть, иначе — он преобразился в Мая.

Я вспомнил случай с закладкой и то, как не захотелось мне тогда встретиться с Маем. Неужели еще совсем недавно я так не хотел с ним встретиться? Именно с ним? Тогда я видел в нем самого обыкновенного мальчишку, да при этом еще несчастного, калеку, изгоя, вызывающего у других лишь сочувствие, а то и неприязнь. Как мог я не разглядеть в нем других качеств, не понять сразу, что ему предстоит стать моим другом? Странно. Но еще более странно то, что я мог так безгранично верить Яцеку…

Внезапно я понял: людей нельзя оценивать поверхностно, по первым впечатлениям. Нужно пытаться заглянуть поглубже, и мнение о них складывать так, как складывают головоломку, не пропуская ни одной черточки, вдумываясь в каждый их поступок. Май, Осецкая, Яцек, Флюковская, Коваль… Май наверняка сделал подобные выводы намного раньше. Отсюда и его доброжелательность, его понимание людей, которые в одно и то же время могут быть и хорошими и плохими, характеры у них не бывают черными или белыми, они у них многоцветные, да еще с множеством оттенков. Очень редко встречаются люди абсолютно благородные или совершенно плохие.

Но за что преследуют меня? Неужели непонятно, что я и сам страдаю от своего ожирения, что я не виноват, а вернее, не совсем виноват в этом, что я просто не знаю что отдал бы, лишь бы не отличаться от остальных. Уж я бы не стал смеяться над чужими недостатками, даже если б они и казались