Красная роса - Юрий Збанацкий

Когда это произошло, Евдокия Вовкодав не сидела ни минуты сложа руки. Она — разведчица, агитатор, организатор сложной, запутанной и незримой системы связи, без которой не может существовать ни один партизанский отряд. Этому она научилась в подполье при Деникине и при Петлюре, должна была еще и в Киев попасть после захвата его белополяками, но не успела, только пробралась в Бровары, а тут и Первая Конная подоспела, стремглав побежали белополяки с Украины вместе со своим маршалом Пилсудским.

Она была тогда юной девушкой, может быть, слишком юной для разведчицы, но, поскольку работала под руководством выдающихся конспираторов, революционеров, воспитанных самим Лениным, а природа наделила ее сообразительностью и бесстрашием, могла проникнуть в такие места, о каких другие и подумать бы не смогли, узнавала о таких вещах, которые прятались под десятью замками.

Опыт превращает человека в личность. Опыт Евдокии Руслановны, вошедшей в состав небольшой группы, будущего партизанского отряда, ее присутствие среди людей разных по характеру, склонностям, закалке и, наконец, умению воевать — воевать они были готовы все, но никто из них не знал толком, как это делается, — ее настойчивость и решительность в такой обстановке должны были стать опорой для других. Евдокия Вовкодав это хорошо осознавала, поэтому и направилась сразу же в разведку. Теперь знала: оставить группу без четкого представления о внешнем мире нельзя. Надо знать, что происходит вокруг них сегодня, предусмотреть то, что будет завтра и послезавтра, надо вырисовать перед собой ясную перспективу, которая позволит отряду стать боевым и мобильным, по возможности неуязвимым для врага.

Встревоженная, но довольная, возвращалась она в отряд. Несла точные сведения о сложившейся ситуации.

С Платонидой незадолго до отправки в лес она разговаривала так, как разговаривала с немногими калиновцами. Распознала за долгие годы соседства в Вовкивне саму себя, Вовкодавиху, пришла к твердому выводу: «Вот такой была бы и я, если бы добрые люди не поверили в меня, не вовлекли в великое дело, не осветили разум и душу высоким и чистым светом идей». Платонида же, к сожалению, осталась заземленной, будничной, хотя и с доброй, отзывчивой душой, такие люди, как Платонида, если уж становились кому-либо другом и товарищем, то оставались ими навсегда.

Не ошиблась Евдокия Руслановна. Встретила ее теперь Платонида с такой радостью, с какой разве что встречала родных сестер, хотя и явилась к ней соседка в лихую минуту. Сразу же догадалась: не убежища искать, а за чем-то другим, за более важным пришла Вовкодавиха, за таким, которое оплачивается, бывает, не только кровью, но и самой жизнью.

Обо всем рассказала ей Платонида. А в довершение ко всему еще и Чалапко, калиновского бургомистра, позвала. Пошел, почесывая голову, на нежданный вызов, сам себе удивился: и зачем это она его зовет? Да еще так скрытно? С такими предосторожностями? Э-эх, Платонидка милая, всю жизнь не звала, всю жизнь только снилась, а теперь вот, когда уже поздно, позвала… Только увидев у Платониды Евдокию Вовкодав, догадался, зачем понадобился.

«Бегите, немедленно прячьтесь, исчезайте, не то кому-кому, а вам первой… если не девять грамм, то галстук из веревки», — торопливо советовал он, явно стремясь как можно быстрее избавиться от напасти, опасаясь, что Платонида, гляди, попросит приютить опасного человека, а где он ее спрячет? Или он сам себе враг, чтобы набрасывать собственными руками удавку себе на шею?

Евдокия Вовкодав сдержанно поздоровалась, вопрошающе взглянула в глаза. Так было и в мирное время — здоровалась, но смотрела вопрошающе: а кто ты есть, Софрон Чалапко, и что ты прячешь в своем сердце?

«Это хорошо, — сказала она, — что в бургомистры взяли именно вас. Если бы спросили нашего совета, то мы подсказали бы именно вашу кандидатуру», — она невесело улыбнулась. А Чалапко стало стыдно за то, что набросился на нее с советами. Выходит, она не прятаться сюда пришла… «Мы подсказали бы…»

Проглотил клубок в горле, ждал, что она скажет еще. А она так уверенно, так спокойно попросила: «Рассказывайте, Софрон Прокопович. Обо всем расскажите, подробно».

Он рассказывал. И сам удивлялся, как много попалось ему на глаза. Начал с жалобы на собственную судьбу и только вот сейчас словно со стороны посмотрел на свое положение и невольно обрадовался, что именно эта женщина, появления которой он сначала испугался, позвала его и выслушивает. Теперь будет не один, теперь будет знать, что делать, оказавшись на такой должности, для чего делать и как делать.

После разговора они быстро и тайком разошлись в разные стороны, она понесла товарищам чрезвычайно ценные сведения, а он — раздвоенную душу, которая с этого времени должна была стать такой скрытной и гибкой, чтобы не сломаться…

По дороге Евдокия Вовкодав заглянула в два села, встретилась со своими сообщниками. Это было крайне необходимо, хотя, может, и неосмотрительно. От Чалапко узнала: Качуренко в когтях оккупантов. Как ведут себя оккупанты с пленными, да еще с такими, как Качуренко, она знала. Из него будут выбивать все, что можно выбить. Андрей Гаврилович — человек из крови и плоти… А гестаповцы — мастера своего дела… Скорее всего, он умрет, не проронив ни слова, не выдав никого, а он знал всех, кто остался в подполье. А вдруг не выдержит?..

Надо было немедленно действовать. Кроме того, Чалапко сказал, что ему, как голове районной управы, велено начать формирование отделов калиновской управы и подобрать во всех селах старост из надежных и расположенных к завоевателям людей. Ответственность за их надежность и за всю работу возлагалась на того же Чалапко.

Евдокия Руслановна вынуждена была принять меры, даже ни с кем не посоветовавшись, не доложив предварительно о своих действиях товарищам. Теперь вот сидела на бревне, отдыхала… Скоро будет видно, из какого материала скроен Качуренко и какие у него нервы. А пока она проделала кое-какую работу в селах: через одних послала сигнал другим — тревога, бдительность, готовность номер один. И еще кому следует посоветовала в сельские старосты, где представится возможность, выдвинуть сообщников, своих людей.

Правда, ее больше всего беспокоило то, как отнесутся к этой самовольной директиве товарищи. Поймут ли ее?

Отдохнув и налюбовавшись красотой осеннего леса, Евдокия Руслановна направилась в лагерь. Чтобы не прокладывать лишнюю стежку, осторожно переступала через кусты пожелтевшего папоротника, выискивала между засохшими стеблями мастерски замаскированные грибы да и не заметила, как углубилась в чащобу, в смешанный лес, чрезвычайно опасный для такой прогулки, — здесь трудно было предусмотреть, что или кто может подстерегать тебя за ближайшими кустами, за густой стеной деревьев и зарослей.

Невольно остановилась и замерла. Еще не услышала ничего тревожного, а уже была уверена, что в этом лесу она не одна. Затем слух ее уловил человеческие шаги, треск стеблей и веток под ногами. Евдокия Руслановна ловко, как девушка, неслышно нырнула под куст орешника, притаилась. Осторожно раздвинула перед глазами кусты, пристально всматривалась в ту сторону, откуда могла подстерегать опасность.

На какой-то миг взгляд, как рентгеновский луч, выхватил из лесной чащобы фигуру — голову в странной пилотке и белое пятно вместо лица, стоячий воротник формы… Немец… Она замерла, вдыхая терпкий запах прелых листьев, грибов и живицы.

Шаги стали слышнее, раздвигались с шумом ветки деревьев, долетало сдавленное сопение. Немец был не один…

— До каких пор с ним возиться? — прозвучало вдруг, и Евдокии Руслановне этот голос показался знакомым…

— И правда, — откликнулся другой, и если бы этот голос не был таким тихим и хриплым, она бы безошибочно узнала Ванька Ткачика.

— Хальт! — скомандовал первый голос. На какое-то время все стихло.

Ганс Рандольф послушно остановился, побледневший, со страхом смотрел на хлопцев. Чувствовал себя обреченным, догадывался, что ведут его не на свадьбу, поэтому невольно горбился, ждал выстрела в спину и не напрасно ждал, так как Ткачик и в самом деле по дороге обдумывал, как лучше исполнить приказ, посматривал на его затылок и отводил глаза в сторону: слышал, что гитлеровцы любят стрелять наших именно в затылок. Затылок Ганса был такой же, как и у каждого человека, к тому же еще и по-мальчишески беззащитный.

«Пришел сюда, чтобы нас убивать!» — думал Ткачик, нарочно распаляя в себе ненависть. Нет, он не будет стрелять ему в затылок. Он ему разрешит, если тот захочет, завязать глаза.

Встретившись с вопрошающе-обреченным взглядом Ганса, Ткачик подумал: «Ведь и у него есть мать, он тоже чей-то сын и кто-то по нему будет тужить. И хорошо, пускай тужит, пускай покричит на целый свет, они же пас стреляют».