Книга про Иваново (город incognito) - Дмитрий Фалеев

Комментируя написанные пейзажи, художник охотно поясняет: «По этой дороге я в школу ходил – за пять километров от дома», «Здесь ребенком в глину провалился». Эти ремарки ему дороги и важны.

Но Коверин не так прост, чтобы делать из него этакого бесхитростного патриота и почвенника, миллионного по счету воспевателя малой родины, березок и елочек. Он слишком талантлив, честен, прозорлив, желчен, сознателен.

«Если запереться в мастерской и ни с кем не разговаривать, то очень быстро станешь „самым великим живописцем на свете“», – предостерегает Коверин, заходя издалека и, видимо, намекая на какую-то собственным лбом набитую шишку.

«Заслуженного художника надо возить на машине с шофером!» – его ирония.

«Живопись – не кисейная барышня, и пишу я не чтоб кисейной барышне понравилось» – принципиальное заключение.

«Говорят, у каждого свой уровень, свой потолок… Да ведь это все отговорки».

Выходец из рядовой советской деревни, Коверин учился в элитарной Строгановке, прошел фантастический отбор и конкурс, чтоб туда попасть, мог задержаться в столице, но предпочел возвратиться на свою околицу, как будто не мог (или не захотел) оборвать пуповину. Московская жизнь только краем смутила его крестьянскую основательность.

Свои картины он и строит, как плотник, – они не провалятся. Осенние рощи сложены на совесть. Прочные постройки из яблок и груш рассчитаны не на дурика – это не прыткий новодел, а сложные цвета и убедительность художника: не взбалмошного гения, а разумного инженера, по-мужицки старательно собирающего по кирпичику новое здание.

Можно ахать и фыркать, что это «прошлый век», «совковый реализм», что это не в моде, не в тренде, не в хайпе, но только родниковая вода на картинах Коверина – действительно родниковая, а «чистый хлеб великой Победы», который в одноименной работе краеугольным камнем водружен на дощатый дубовый стол с аскетичной обстановкой, – действительно хлеб, который выпек замученный историей народ-победитель.

Коверин – старатель упорный и впечатлительный. Резкий в оценках, он рад поклевать и клянет на все корки местный Союз художников, заводясь с пол-оборота: «Серость эта… Устал я с ними бороться, не хочу говорить… Ивановских художников вообще смотреть нечего! Кто они такие, когда были Дейнека, Кончаловский, Корин!»

Он ценит в жизни монументальное начало, скрепляющий стержень. Листая альбом с его репродукциями, внезапно ощущаешь дух исчезнувшего строительства, социалистических пятилеток, грандиозного замысла, который ковали люди вроде Гайдара или того же Дейнеки, да так и не выковали. Мир изменился. От всей идеологии остались обшарпанные демагогические лозунги и пшики, а Коверин не сдался (у него – свое!) и пишет картины: «Земля моей родины», «Плотницкая каша», «Дом волгаря», «Торжественный май».

Его пояснения становятся все печальней. Про картину «Сосна» художник сообщает: «Спилили сосну». Про другую работу, где окраинный дом с деревянным колодцем: «Дома больше нет, колодец заколотили». На третьем холсте – сарай одинокий в осеннем поле: «Упал сарай, заросло все напрочь».

А талант остался – не больше и не меньше, чем он был нужен, как раз впору.

О нем

Елена Белянина, выдержка из статьи:

«Коверин получил отличное художественное образование, заработав его годами терпения и нелегкого труда…

Он никогда не считал себя реалистом, но, несмотря на художественные увлечения и пластические поиски, всегда оставался в пределах традиционной реалистической школы…

Искренняя любовь к малой и большой Родине, к своим историческим корням воплотилась в пейзажных картинах и скромных „деревенских“ видах. Темой памяти, обращением к национальным традициям и многовековому народному укладу, сыновней благодарностью за жизнь без войны пронизаны многие его картины-натюрморты последнего десятилетия… Постоянная смысловая перекличка с прошлым важна для Коверина, ибо там его истоки и корни, его „родниковая вода“, которую и пить-то надо по глоточку…

Александр Васильевич прошел немалый путь в искусстве, ни разу не изменив себе, своим принципам. Никогда не подстраивался под конъюнктуру и спрос, писал только то, что чувствовал, переживал, что считал истинным».

Он о себе

– Мы «мелкопоместная буржуазия». У деда баржа была на Волге. Большевики отняли. И у меня очень двойственное отношение к празднику Октябрьской революции, хотя мне и нравился Советский Союз. Тогда даже в колхозе художника уважали, а в нынешние времена все это дело размазали по говну, в грязь художника лицом положили. Сейчас если сделать что-то на уровне Репина или Сурикова – это все равно не будет воспринято. И я поэтому для себя теперь пишу, пока есть здоровье, а оно, кстати, то есть, то нет.

– Как надо работать?

– Работать надо долго. Первое ощущение схватить легко. Серов говорил: «За раз-то каждый может написать». Некоторые картины я пишу по несколько месяцев, хотя они небольшие по размеру.

– Много делаете этюдов?

– Для «Летней поры» я сделал их штук пятнадцать, писал четыре месяца: один этюд – до обеда, другой – в обед, третий ближе к вечеру, – все искал состояние, и однажды из‐за леса стала надвигаться небольшая гроза, впереди нее побежали облачка тесными кучками, а солнце стояло еще высоко. Я этюд закончил, а потом из всех он показался мне наиболее удачным. Есть у меня натюрморт «Иваныч» – там стол, пила, инструменты плотницкие. Я кучу рисунков для него переделал: и пастелью, и черным соусом.

– А кто такой Иваныч?

– У меня отец был Василий Иваныч. Я эту картину назвал в честь отца. Он плотником работал.

– Вы родились в деревне Аксенихе. Там, наверное, никто и не рисовал даже, кроме вас. Как пришла мысль поступать на художника?

– Сестра моего деревенского товарища как-то поехала подавать документы в один ивановский техникум, и она мне сказала, что в Иванове есть учреждение, где учатся на художников. Это было в шестом классе, пятьдесят девятый год, – и все: на этом учеба в школе для меня закончилась. Я стал готовиться поступать на художника. Математику списывал, историю, географию; на перемене наскоро параграф полистаешь или прямо на уроке, пока кто-то отвечает… В общем, я учился с двойки на тройку, но дело в том, что в других учебных заведениях, связанных с живописью, – я уже учился почти на «отлично». Большим подспорьем для меня стало, когда к нам приехали студенты из Палеха оформлять колхозную контору. Я учился в девятом классе, а они были после первого курса, и я с ними ходил писать акварелью. Гляжу, а у меня вроде не хуже получается. Еще на меня крепко повлиял фильм «Василий Суриков» – я его посмотрел, и в детском мышлении у меня все решилось. Это было в марте