Закон - тайга - Эльмира Нетесова

— Дашка, курва, баня горит!

Баба как была в ночной рубахе, так и кинулась во двор. Но спешно вернулась в дом накинуть халат. Руки дрожали, не попадали в рукава. Не заметила, что надела халат наизнанку. Помчалась баба по улице босая, растрепанная. Увидела столбы дыма над баней. Отчего это могло приключиться? Ведь вчера не топила баню. Никто в ней не мылся. Почему же тогда она горит?

Пламя вырывалось с чердака. Его заливали, выплескивая ведрами воду. Живая цепь людей из милиционеров, работяг, условников передавала ведра из рук в руки.

Выходной. Думали помыться. А оно вон как получилось. Словно назло…

Дегтярев не увидел Дарью. Он стоял в провале чердачного окна и, выливая воду в огонь, торопил:

— Живей, мужики! Торопись!

Одежда на нем дымилась или парила, определить было трудно.

Он кашлял, отмахивался от дыма и ведро за ведром плескал, выливал воду в огонь.

— Шустрей, ребята! — слышался его хриплый голос.

Он не просто торопил людей, он подбадривал самого себя.

Лишь к обеду пожар был потушен. Работяги без лишних слов и просьб разобрали крышу, потолок бани: надо немедленно ремонтировать. Обугленные доски, стропила и брус сложили на тракторную телегу и увезли подальше, с глаз долой. А к бане подвезли смолистые бревна и доски прямо от пилорамы. И работали люди всю ночь при свете прожекторов.

К утру ремонт был закончен. Крышу бани покрыли шифером. А бабы с кистями и ведрами извести помогали Дарье белить баню снаружи и внутри. Отмыли полки, лавки, скамьи. И к вечеру под метелку вымели все вокруг.

Миновала беда. Но… На другой день Дашку вызвал Дегтярев. В глазах холод, подозрение. Оттого и вопросы колючие:

— Закрывала ли баню, уходя? Где ключи держала? Почему чердак был открыт и лестница поднята? Почему свет не отключила? Когда в последний раз пожарники были? Почему на чердаке не оказалось аварийного запаса воды? Почему на чердаке оказались веники?

— Для людей старалась. Они этими вениками простуды выколачивали. А вода была в баке. Но немного. Не ждала беды. Баню всегда закрывала и ключ с собой брала. Чердак запирала. И лестница всегда сбоку лежала, около стены. Пожарный инспектор месяц назад приезжал с проверкой. Только то и отметил из плохого, что в аварийном баке было воды лишь наполовину. С чего пожар возник? Да кто его знает? На чердаке ни одной живой души нет. Проводка исправна. Баня не топилась сутки. Молнии тоже не было.

— Во сколько вчера ушла из бани?

— Совсем не была. Чего в выходной там делать? Ты же вчера у меня был, Семен, — напомнила баба тихо. И добавила еле слышно: — Зачем же мне баню поджигать, ведь я кормлюсь от нее. Себе врагом кто станет?

— Может, дружка себе завела? На чердаке встречались? — глянул участковый колюче.

— Я не кошка, мой март давно прошел. А если и заведу кого, не стану по чердакам сигать. Дом имею на этот случай. И прятаться не буду. В открытую полюблю. Навсегда! Не хочу ворованное да отнятое. Уж если встречу по себе — на чердак не поволоку. И наплюю на всех! Понял? И тебя не спрошусь! Тоже указчик выискался! Ты меня с кем-нибудь, кроме Тихона, видел? Вот и заткнись! В своих штанах поковыряйся! Нечего меня шпынять прошлым! — Брызнули слезы из глаз, и Дашка, вскочив с табуретки, рванулась к двери, бросив на ходу: — Сволочи все! Все сволочи! Подлюки проклятые!

Она шла домой, вытирая мокроту с глаз и щек.

— Даша, чего ревешь? Да успокойся! Баня уже в порядке! — успокаивали условники.

— Этот ферт-легавый довел. Ему надо ремонт бани на кого- то повесить. Вот и нашел крайнего, — догадывались фартовые.

— А мы-то думали, что он с ей любовничает, — шамкали старухи на лавке.

— И чего дергает бабу? И так у нее никакой радости в жизни нет, — говорили переселенцы, сочувственно качая головами.

«А я, дура, еще принять его хотела в свой дом! Идиотка! Он до конца жизни не верил бы мне. Так и считает шлюхой! Сам на себя век не оглянется», — думала Дашка, прибирая в доме.

Поздним вечером, когда сельчане ушли, баба начисто вымыла баню, йроветрила ее. И, закрыв на все замки, вернулась здомой. Свет уже выключили. Дашка зажгла керосинку, села у стола на кухне. Кусок не лез в рот.

«А что, если и впрямь уехать к брату в деревню? Бросить все здесь и начать там жизнь сначала. Но ведь первый, кто напомнит о прошлом, будет брат. Его упреки вдесятеро больней ударят. С чужих какой спрос? Им не докажешь, иг внушишь. A oj своего не отбрешешься. И возвращаться, и уехать будет некуда. Собакой век коптить придется где-то в сарае. Уж братца я помню. Его ничто не изменит. Вон и в письме не удержался. Зовет через брань и попреки. Ну а здесь что? Немногим легче. Так и сдохну в ссыльных шлюхах. Поднадзорной. И мертвой никто не поверит, что после Тихона ни одного мужика к себе и близко не подпустила. И этот боров больше других сомневается. Видали его — он не полюбит! Да кому ты нужен? Паразит! Гад! Зараза!» — ругала Дашка участкового и себя заодно.

Баба расстилала постель. И вдруг ей показалось: кто-то постучал в окно. Дарья вышла на кухню, приоткрыла занавеску. Прямо перед глазами рука в стекло стук повторила.

Баба вышла в коридор.

— Кого черт принес? — спросила грубо, зло.

— Свои, открой! — узнала голос Дегтярева.

Участковый вошел на кухню.

— Чего спать не ложишься?

— Тебя ждала, — огорошила баба.

Участковый заглянул в комнату, спальню. Смутился. И присел у стола.

— Думал, гости у тебя. Вот и зашел на огонек.

— Да так, что в каждый угол нос всунул, — не выдержала баба.

— Должность у меня такая! — хохотнул Дегтярев.

— Не в том дело! Натура у тебя поганая. Собачья! Насерешь в душу, а извиниться сил не хватает и воспитания. Проверяешь! А я уже не ссыльная! Иль запамятовал? Вольная я. И паспорт имею. Кого хочу, того приведу. И тебя не спрошу! А за незаконный шмон твоему начальству обскажу. Чтобы прыть укоротили, отбили бы охоту стремачить одиночек!

— Ишь ты, как заговорила?! — изумился участковый. И сказал жестко: — Ты мне не грози! Я сотни раз пуганый. Не забывай, где живешь. Что за село у нас. Я любого имею право проверить. И ночью! Тем более что у тебя в бане пожар не сам по себе возник. Вот оно — доказательство! — достал из кармана черный от копоти портсигар. — Серебряный. Знать, мужик не без звания его хозяином был. Обронил, потерял, как хочешь : суди. Но ведь неспроста на чердаке оказался, от людей прятался. Видно, есть у него на то причина! У наших условников таких вещиц нет. Это я точно знаю. Вот и вопрос мой не случаен. Нечего в пузырь лезть. Если это не твой знакомый, то кто тогда побывал в бане?

— Это твоя забота!

— И я о том говорю! Вот и пришел. Что тут непонятного?

— Ищи! Не все оглядел! В сарай, подвал загляни. Я там целую свору кобелей спрятала!

— Случаются, Даша, гости незваные, не мне тебе о том напоминать…

— Ну да! И лампу я для них зажгла бы. И сидела б до полуночи.

— Так ведь и заставить могут…

— А ты выручать меня пришел! — усмехнулась Дарья.

— Короткая у тебя память. Ну да ладно. Женщины все одинаковы, — махнул рукой Дегтярев и встал со стула. — Извини за беспокойство, хозяйка. Отдыхай. Да не забывай калитку на ночь закрывать. А то объявится владелец портсигар. Горя не оберешься, если узнает, в чьи руки он попал, — рассмеялся участковый.

— Кончай на ночь страхоту наводить. Не то оставлю в постояльцах! Вместо сторожа. И тебе, и мне спокойней будет…

— Нет, Дарьюшка, не до отдыха мне теперь. Пока владельца портсигара не найду, отдыхать не буду.

— Да может, при строительстве бани кто-нибудь потерял? — предположила баба, желая успокоить.

— Хорошо, если б так. Да вот не совпадает многое. В портсигаре папиросы нынешнего года выпуска, недавние. К тому же таких папирос — «Казбек» — в Трудовое никогда не завозили. Не курят их условники. Дорогие они. Значит, мужик тот из залетных. Не нашенский. Искать надо. И чем скорее его найду, тем лучше.

— Неужели, кроме тебя, этим заняться некому? — дрогнула баба.

— Да я не один…

— Береги себя, Семен, — попросила тихо.

Участковый подошел вплотную. Поднял голову за подбородок. Заглянул в глаза:

— То ненавидишь меня, то жалеешь, а на самом деле как думаешь обо мне?

— Такое на бегу спрашивают? — опустила глаза Дарья, уйдя от прямого ответа.

— Пожелай мне удачи, Дашенька. И не злись. Ладно? Я сам на себя частенько злым бываю. Прости за глупое. Но ведь и собака, случается, хозяев к гостям ревнует. Мне, как человеку, такое вдвойне прощается.

— Что ж, всякое слыхивала, но чтоб к портсигару, какого в руки не брала, ревновали, такое впервой! — рассмеялась Дашка.

— Попробовал бы кто-нибудь другой унижать меня, как ты,

уж очень пожалел бы о том. Но тебе, как женщине, все прощаю…

— И на том спасибо, — буркнула Дарья и пошла закрывать входную дверь.